Я шел рядом со стариком, который шагал медленно. Дорога, по которой мы шли, извивалась вдоль горы. При каждом повороте я издали видел внизу дом матушки Барберен. Он становился все меньше и меньше. Вот мы и на вершине горы.
Витали крепко держал меня за руку.
— Позвольте мне немножко отдохнуть, — сказал я.
— Отдыхай, мальчик.
Он выпустил мою руку, но в то же время глазами дал знать Капи. Собака поняла приказ хозяина и стала позади меня настороже. Если бы я задумал бежать. Капи, наверное, сбил бы меня с ног. Я сел на траву, а Капи рядом со мной. Глаза мои наполнились слезами. Я смотрел на дом матушки Барберен. Перед нами расстилалась долина, пересеченная лугами и перелесками, а там внизу, между деревьями, возвышался одинокий домик моей матушки.
Вдруг на дороге, ведущей из деревни к дому, я увидел белый чепец. Он то появлялся, то скрывался за деревьями, подобно весенней бабочке с белыми крылышками.
Бывают минуты, когда сердце видит лучше самых зорких глаз: я узнал матушку Барберен; я был в этом уверен, я чувствовал, что это она…
— Ну, что же? — сказал Витали, — отдохнули, не пора ли итти вперед?
Но я не отвечал и продолжал смотреть.
Я вскочил на ноги, забыв об окружающем и не сводил глаз с домика.
Матушка Барберен недолго оставалась в доме. Она быстро вышла оттуда и начала бегать взад и вперед по двору.
Я наклонился вперед и закричал изо всех сил:
— Матушка, матушка!
Витали, догадавшись, в чем дело, посмотрел по направлению моих глаз.
Он, Очевидно, увидел также белый чепец и сказал вполголоса:
— Бедняжка…
Потом взял меня за руку и сказал:
— Отдохнул, пора и в путь, дружок!
— Капи! — крикнул он, — Зербино!
Обе собаки подбежали ко мне — Капи сзади, Зербино спереди.
Приходилось покориться.
Через несколько минут я опять оглянулся. Мы сошли с вершины горы. Не видно было больше ни нашей долины, ни нашего дома…
ГЛАВА 4
Первые шаги на новом пути
Старик Витали был не злым человеком. Мне скоро пришлось в этом убедиться.
Мы долго спускались с горы, откуда я бросил последний взгляд на дом, где провел детство. Перед нами раскинулась широкая равнина, пустынная и дикая. Я смотрел на эту печальную картину и тяжело вздыхал.
— Тебе тяжело? — сказал Витали. — Слезы облегчат тебя. Но не думай, что я желаю тебе зла. Ты должен понять свое положение. Люди, воспитавшие тебя, не родители твои. Эти люди теперь впали в нищету. Барберен стал несчастным калекой и не имеет средств к жизни. Они отдали тебя не потому, что они злы и желают тебе причинить горе, а потому, что не имеют больше возможности воспитывать тебя. Ты должен понять, что жизнь — борьба, и часто приходится себе отказывать во многом.
Этот высокий старик с длинной белой бородой так приветливо смотрел на меня и говорил так ласково, что я начал понемногу успокоиваться.
Мы шли долго без всякого отдыха по скучной и однообразной равнине. Мой хозяин шел быстрым и ровным шагом. Проказник сидел на его плече, а собаки бежали рядом. Витали ласково разговаривал с ними, то по-французски, то на каком-то другом, неизвестном мне языке. Ни он, ни его артисты, по-видимому, не чувствовали никакой усталости. Но я тяжело волочил ноги и с трудом поспевал за своим хозяином. Однако, пожаловаться на свою усталость я не посмел.
Все же Витали заметил мою усталость и сказал:
— Тебя утомляют твои деревянные башмаки. В Усселе я куплю тебе кожаные.
Его слова меня очень обрадовали. Я давно мечтал о башмаках. У нас в деревне мэр и трактирщик всегда ходили в сапогах. По воскресеньям, входя в церковь, они плавно и тихо выступали в своих мягких башмаках, тогда как мы, крестьяне, немилосердно стучали нашею деревянного обувью.
— А как далеко до Усселя? — спросил я.
— Так, значит, тебе очень хочется иметь башмаки? — сказал Витали, смеясь. — Ладно, я куплю тебе башмаки с пряжками, бархатные штаны, куртку и шляпу. Надеюсь, что ты перестанешь плакать и пройдешь шесть миль до Усселя.
Башмаки с пряжками! Какая роскошь! Я забыл все свои огорчения. Нет, хозяин мой, по-видимому, не злой человек, иначе он не обратил бы внимания на то, что деревянные башмаки неудобны для путешествия.
Какое несчастье что до Усселя еще так далеко? Мне казалось, что я никогда не дойду до него. К счастью, сама погода сжалилась надо мною. Небо покрылось серыми тучами, и вскоре закапал мелкий частый дождик. Овечья шкура служила хорошей защитой для Витали и его обезьяны, которая укрылась под ней при первой капле дождя. Но собаки и я промокли до костей. Скоро показалась деревушка, и мы решили укрыться здесь от дождя.
Но в деревне никто не пускал нас на ночлег. Нищий с мальчиком и тремя собаками, все одинаково грязные, не внушали доверия. С ужасом думал я о том, что нам придется или ночевать в поле, или тащиться до Усселя еще добрых четыре мили. Ночь спускалась на землю, дождь мочил нас, а ноги мои совсем закоченели от холода. Наконец, какой-то крестьянин сжалился над нами и предложил нам переночевать в сарае. Мы обрадовались возможности укрыться от дождя и расположились на гумне.