Без семи праведников...

— А что вы чувствуете или видите, когда смотрите на меня или на Грациано? — неожиданно спросил Портофино.

Даноли поднял на него удивлённые глаза.

— Вы… вы спрашиваете, что вижу? — Аурелиано кивнул. Альдобрандо бросил взгляд на Чуму и прикрыл глаза и напрягся. — Мессир Грандони… он… окружён детьми. Двое идут ему навстречу. Он обнимает их. О… я вижу, это вы и этот… шпион подеста… Ещё дети. Много детей… Вы, мессир Портофино, берете на руки мальчика и называете его Лелио…

Портофино и Грандони изумлённо переглянулись.

— А что видите, когда думаете об убийствах? Возникала ли при взгляде на какого-нибудь придворного мысль о том, что он убийца?

Даноли горестно покачал головой.

— Нет. Тут много… мертвецов. Некоторые очень страшные люди. Но убийца мне не открыт.

— Сатана, стало быть, не выдаёт своих?

Даноли горестно покачал головой.

* * *

…Между тем тягостные мысли Тристано д'Альвеллы изнурили его и, наконец, одолели. Он механически занимался допросами, вёл следствие, кажется, что-то ел. Но вопрос — чёрный, страшный, — маячил перед ним поминутно. Он — подлец, всю жизнь шедший не теми путями, одураченный собственной алчностью, суетностью и гордыней. Они манили его на высоты — и он шёл, не выбирая средств и не жалея сил. Зачем? Ему пятьдесят. Он проживёт ещё десяток лет. Если пойдёт в деда — дотянет до восьмидесяти. Зачем? У него около сорока тысяч дукатов, палаццо в центре Урбино, ему принадлежат два цеха и несколько мануфактур. Зачем? Д'Альвелла тяжело поднялся и направился на второй этаж. Постучал в двери и услышал в комнате шаги. Альдобрандо Даноли распахнул дверь и странно кивнул, словно говоря себе, что это тот, кого он ждал. Даноли не удивился визиту, однако отсутствие его удивления удивило подеста.

— Вы ждали меня, граф?

— Да, уже неделю.

— Неделю? — подеста подлинно изумился, — почему неделю?

Даноли пожал плечами.

— Не знаю, но я знал, что вы придёте, Тристано. Всё это время вы думали… но вы сделали неправильные выводы.

Д'Альвелла изумился.

— Вы об убийце? Это вздор — никаких выводов я не сделал. Я просто хотел спросить, что, убийство Комини — тоже подлость? Вы же знаете, кем он был…

Альдобрандо утомлённо присел на стул и покачал головой.

— Это тоже подлость, Тристано, но я говорю совсем о другом. Вы всё это время думали о себе и назвали себя подлецом. Но это неверно. — Тристано д'Альвелла молча смотрел на Альдобрандо Даноли. — Вы — не подлец, Тристано, вы просто запутались, заблудились. И Господь послал вам вразумление.

Теперь подеста опустил глаза. Он странно ослабел и не хотел делать вид, что удивлён. Он пришёл к Даноли поговорить о себе — и тот понял его верно. Чего же лгать-то?

— Нет. Это не вразумление — это кара. А карается не заблуждение, карается подлость. Бог наказал меня за мерзость мою, за жестокость и гордыню. Я никогда не выбирал средств достижения цели, и Господь не пощадил меня, отнял сына. А кого щадил я? — д'Альвелла махнул рукой. — Поделом мне.

— Не отчаивайтесь, Тристано. Господь благ и милостив. Он принимает покаяние грешника.

Тристано д'Альвелла усмехнулся, но усмешка была вымученной.

— Помолитесь обо мне, граф. Я не хочу брать грех на душу, и без того довольно. Но я боюсь носить оружие.

— Нет-нет, Тристано, Бога ради! — Даноли слабой рукой погладил плечо подеста. — Семь дней… ещё семь дней… будет легче. Я ещё буду здесь.

Подеста смерил Даноли недоверчивым взглядом, словно пытаясь понять, насколько тот здоров. Основание тому было — глаза Даноли расширились, лик странно просветлел. У д'Альвеллы мелькнула мысль, что у графа падучая болезнь, но он не высказал её вслух.

* * *

Альдобрандо напрасно радовался отсутствию сатанинских искушений. Новый приступ не замедлил себя ждать и был страшен. Через три дня после несчастного случая с Соларентани Даноли неожиданно затрясло на пути из библиотеки, откуда он вынес «Утешение философией» Боэция, «Гору созерцания» Жерсона, «Странствия по человеческой жизни» Гийома де Дегийвиля для бедного Флавио и том «Естественной истории» Плиния Старшего для себя. Мерзкие твари неожиданно выскочили из трёх тёмных коридоров, сходившихся у библиотеки. Глаза их светились диким кошачьим блеском в мрачных провалах полуночных порталов, голоса их, казалось, стелились по полу, ползли клубами смрадного дыма: «…concupiscentia carnis est, et concupiscentia oculorum, et superbia vitae… похоть плоти, похоть очей и гордость житейская…» В глазах Альдобрандо помутилось, стены закружились и свет померк.

На сей раз он очнулся в комнате Амедео Росси, куда тот затащил его, стонущего и трясущегося, вместе с Тристано д'Альвеллой, случайно оказавшимся рядом. Начальник тайной службы обморок графа уже несомненно воспринял как эпилептический припадок и вечером в присутствии Тронти и Чумы у герцога уронил замечание о том, что Даноли нужно показать медику ди Бертацци — у него явно комициальная болезнь. Эти слова подвигли Грациано ди Грандони навестить Даноли и сообщить Портофино о новом видении Альдобрандо.