Без семи праведников...

— Может быть. Но почему я должен трястись, отпуская жену на четверть часа к герцогине и думать, не найду ли её зарезанной в коридоре? Не будет этого. — Глаза Грандони потемнели. — Одевайся… у нас будут гости. Я поймаю мерзавца. — Камилла торопливо потянулась к платью, но не дотянулась — он оказался проворнее и, схватив её сзади, притянул к себе, ибо вновь возжелал.

— Подожди. Ещё темно, — от него снова повеяло пламенем, — женщина похожа на гитару… — пробормотал он, снова вторгаясь в её лоно и ловя трепет тела, — какие лады… какие округлости, сколько мелодий… — он ласкал её грудь и жарко бормотал ей на ухо, — неаполитанскую тарантеллу и венецианскую серенаду сыграю я на тебе, миланскую павану и падуанскую баллату, карнавальную сальтареллу и пасторальную вилланеллу… Я заставлю тебя играть… — Она трепетала — он любил её.

— Ты же хотел… — она не договорила, в её лоно вторгся жар, и она затрепетала от его стона.

Несколько минут после Чума молчал, сжимая её в объятьях.

— Романы Ариосто так тонко делят любовь и влюблённость… А я, когда стоял с тобой у алтаря, любил тебя…

— Да? А сейчас?

— А сейчас я в тебя влюбляюсь, — усмехнулся Грациано, но неожиданно всколыхнулся. — О, я все забываю спросить! Кто напал на тебя тогда на лестнице?

Камилла не сразу поняла, о чём он, но потом нахмурилась.

— Не знаю. Но это… был кто-то молодой. И не челядинец. Он набросился в темноте, но… я чувствовала, плащ был из дорогого сукна. И это не старик — кожа была молодая, гладкая…

— Зачем ты вышла?

— Глория воды просила.

— Ладно, и с этим разберёмся, — Чума рывком вскочил, высунулся в коридор и заорал, — Винченцо! Где этот шельмец?

Шельмец был неподалёку и получил распоряжение привести Аурелиано Портофино и Тристано д'Альвеллу. Но только он ринулся, как услышал новый вопль господина.

— Потом приведи графа Даноли.

Камилла торопливо шнуровала платье. Она ликовала, поняв, что любима, что супруг боялся за неё, а его слова о детях и вовсе согрели её душу. Он хочет детей! Он любит её! Тут до неё дошло, что Грациано хочет видеть Альдобрандо.

— Граф совсем болен, Грациано… Ему было плохо.

— Альдобрандо? Когда?

— Вчера. Нет… позавчера. Он в коридоре упал в обморок, бредил о какой-то ведьме, твердил о силе злодейки… Я боялась оставить его, хотела позвать Бениамино ди Бертацци, но граф пришёл в себя, поднялся. И ушёл к себе. Мне было так страшно.

— Сила злодейки… Но Тассони же… как же? — Песте чувствовал, что истина, на мгновение промелькнувшая, гаснет.

В эту минуту в дверь постучали. На пороге стояли Тристано д'Альвелла и Аурелиано Портофино, — слуга встретил их в коридоре. Вскоре пришёл и Альдобрандо Даноли.

— Позволь поздравить тебя, я только что узнал, — Тристано д'Альвелла сжал Чуму в объятиях, — ты странный, однако. То змеёй на девиц шипел, а теперь… попался.

Чума снова умно не оспорил это мнение и сообщил Даноли, что позавчера мессир Портофино соединил брачными узами его и синьорину Монтеорфано. Альдобрандо болезненно улыбнулся и сбивчиво пробормотал пожелания счастья. Он чувствовал себя совсем плохо.

— Мы думали, ты на свадебную трапезу нас позвал, — оправдался Портофино в том, что проболтался д'Альвелле.

Чума рассадил гостей, Камилле пришлось сесть на постель, а сам Песте пристроился на подоконнике.

— Я не хочу бояться за жизнь своих гостей. Поймаем отравителя, тогда и сядем за трапезу.

— Благое намерение, — проронил Тристано, сразу постарев, — может, ты знаешь, кто он?

— Нет, но соображение на это счёт имею. — Чума заметил, что все смотрят на него, не отрывая глаз, и продолжил. — От супруги я услышал, что покойный Антонио ди Фаттинанти думал о покупке замка в Пьяндимелето. А когда я торговал жеребца у Альджизо Тренуло, Джанмарко Пасарди, мой банкир, мне тоже предлагал… замок в Пьяндимелето.

Д'Альвелла настороженно слушал. Портофино проронил.

— И что?

— А то, что Тристано сказал, что Тиберио Комини перед смертью виделся с банкиром.

— Пасарди? — Тристано д'Альвелла сдвинул брови, — его никто не видел, но слуга Комини, да, говорил, что тот ему записку посылал. И ты полагаешь…

— Я полагаю, что пересчитав мордой ступени, направляемый нашим дорогим Аурелиано, мужеложник понимал, что этим дело не кончится. Он боялся Портофино и решил покинуть замок.

Д'Альвелла не оспорил это утверждение.

— Верно, это и Монтальдо говорил. Он хотел уехать после выздоровления. И что?