Без семи праведников...

Даноли кивнул. Кто-кто, а фавориты были заинтересованы в статус кво..

— А что скажешь обо всех прочих?

Росси пожал плечами. Сенешаль Антонио Фаттинанти, референдарий Донато Сантуччи, хранитель герцогской печати Наталио Валерани и главный церемониймейстер двора Ипполито Монтальдо, по его словам, составляли при дворе «старую гвардию». Все они любили разговоры о «добрых старых временах», вели въедливые споры о геральдике и часто медитировали над родословными древами старых родов Урбино и Пезаро. Наталио Валерани кроме того любил поспорить об античной литературе и был неизменным членом «философского кружка», регулярно собиравшегося для дебатов на площадке у башни Винченцы. Их сыновья, молодые камергеры Алессандро Сантуччи, Джулио Валерани и Маттео Монтальдо, были непременными участниками турниров и охотничьих забав герцога и слыли молодыми сердцеедами.

Приличным человеком, никогда не влезавшим ни в какие интриги, был лейб-медик двора Бениамино ди Бертацци, протеже Чумы. Амедео с Бениамино часами обсуждали в библиотеке события былого, листали ветхие рукописи и даже проводили некоторые литературные изыскания. Порой к ним присоединялся и Песте.

— А что ты сам думаешь о Грандони? — перебил рассказ Росси Даноли.

— Грациано? Я знаю его с малолетства, — пожал плечами архивариус. — Он переменился после того, как из Пистои вернулся. Сильно переменился. И ремесло это странное выбрал. Не рыцарское это дело — фиглярить.

— Сам он интриговал против кого-то при дворе?

Росси усмехнулся. «Не без этого…»

Наставник наследника Марко Строцци вечно терзал придворных, обрушивая на них бессодержательную вереницу классических цитат, и вечно жаловался, что проповеди находятся в глубоком упадке. Будь то речь на кончину кардинала или светского вельможи, говорил он, исполнители завещания не обращаются к наиболее способному в городе оратору, которого им пришлось бы вознаградить сотней золотых монет, а нанимают за ничтожную плату первого попавшегося начётчика. Покойнику, полагают они, всё равно, даже если на кафедру вскарабкается обезьяна. А ведь совсем немного лет прошло с того времени, когда траурная проповедь в присутствии папы могла открыть дорогу к епископской должности! Его едва терпели, когда же он начал учить Песте законам античной сатиры, мессир ди Грандони добился, чтобы Строцци направили послом в папскую курию, чтобы своими проповедями тот сам проложил бы себе дорогу к епископской должности. В наставники же наследнику был предложен Бартоломео Риччи, человек молчаливый.

Главный дворецкий Гварино тоже потерял должность из-за Чумы. Стоит только взглянуть на глумливую рожу этого негодяя Грандони, говорил он, чтобы ясно стало, на что он способен, плебейская харя флорентинского менялы Тронти просто замок бесчестит, а доносчики и денунцианты д'Альвеллы, паразита и прихлебателя герцогского, скоро под одеяло каждому заглядывать будут! Естественно, слова эти дошли до тех, к тому они относились. Д'Альвелла разгневался, ибо паразитом считал как раз Гварино. Тронти тоже обозлился, ибо вовсе не считал, что его лицо хоть на волос хуже любого другого. И лишь Песте смиренно согласился с обрушенными на него обвинениями и блестяще доказал, на что он способен, выразив недоумение, отчего это главный дворецкий так опасается, что ему заглянут под одеяло? Это наталкивает его, Чуму, на мысль, что есть чего бояться. К нему, Песте, — шут, кривляясь, двумя пальцами поднял плащ, скосив глаза на свои ноги, — сколько под одеяло ни заглядывай, ничего, кроме самого очевидного, там не увидишь.

Дружки поняли его мысль и расхохотались. По достоверным сведениям соратников и преданных слуг мессира д'Альвеллы, рыло самого Гварино было «в содомском пушку». Зная, что герцог терпеть не может содомитов, оскорблённые фавориты устроили так, что несколько придворных, причём, враждующих друг с другом, сообщили герцогу, что главный дворецкий постоянно домогается певчих с церковного хора. Положим, навет соответствовал действительности, но не будь Гварино болтливым глупцом, это сошло бы ему с рук. Теперь же гнев Дона Франческо Марии был лют, и содомит только чудом избежал встречи с мессиром Аурелиано Портофино, для которого возможность сжечь любителя заднепроходной любви всегда была праздником, пред которым меркла даже светлая радость Рождества.

— Но это те, кого уже нет. А остальные? Не слышно ли о случаях ненависти, кровавых стычках, — Даноли помедлил, всё ещё думая о словах бесов о гнилой крови, — может быть… инцестах?

— Ну, что ты, о таком не слышно. Ненависть же… — старик помедлил, задумавшись.