Без семи праведников...

В которой повествуется о третьем видении несчастного Альдобрандо Даноли.

Вечером Чума решил зайти к Альдобрандо Даноли, но остановился, заметив графа, медленно шедшего по наружной галерее внутреннего двора к башне Винченцы. Даноли кутался в плащ, казалось, несмотря на тёплый день, его знобило. Чума не пошёл следом, но, миновав боковую лестницу, оказался на пути графа: тот, если действительно шёл к башне, он не мог миновать решетчатого арочного входа, ведущего к башенной лестнице.

И Альдобрандо вскоре показался в галерее. Он, как отметил Песте, то ли бормотал слова молитвы, то ли тихо говорил сам с собой. Казался утомлённым и истерзанным. Чума пошёл ему навстречу, но остановился в испуге: Альдобрандо покачнулся и вдруг медленно опустился перед решёткой на колени, невидящими глазами, казалось, высматривая что-то невидимое, и внезапно тихо взвыл, сжавшись в комок. Даноли трясло и колотило, как в лихорадке.

Грациано ринулся к нему, распахнул калитку и оказался около сотрясавшегося в рыданиях Альдобрандо. Грандони не был испуган или удивлён, истерика человека, «потерявшего всё, кроме Бога», удивить не могла, но в этом пароксизме слёзной боли Грациано снова померещилось что-то необычное. Шут с силой поднял бьющегося в истерике, расслышал латинское «Sacrifice humanun, sacrifice humanun…», повторявшееся Альдобрандо поминутно, подумал, что Даноли говорит это о Винченце, повешенной недалеко отсюда по приказу Дона Франческо Марии, и поволок его через боковой проход к себе.

Даноли почти не сопротивлялся, полностью обессилев, и Грандони легко удалось уложить несчастного на свою постель. «Это комициальная болезнь», пронеслось у него в голове. Грациано хотел было, опасаясь возможного обморока, найти Бениамино ди Бертацци, но, вопреки медицине, Альдобрандо неожиданно пришёл в себя, причём настолько, что без труда поднялся и сел на кровати. Теперь его лицо, хоть и сохраняло следы слёз, снова было спокойным и неотмирным. Глаза его скользили по аскетичной обстановке комнаты, напоминавшей монашескую келью. Даноли уже бывал здесь. Это были комнаты Грациано ди Грандони. Тут Даноли заметил Чуму и напрягся.

— Грандони? Как я здесь оказался? Я же шёл к башне…

Шут понял, что ему предоставляется редкий шанс понять это существо, а так как дураком он был весьма умным, то не преминул этим воспользоваться.

— Вы шли к башне повешенной Винченцы, Альдобрандо, но вас остановили роковые слова о человеческом жертвоприношении… — Шут не договорил, заметив, как стремительно отлила кровь от лица Альдобрандо Даноли, и Песте понял, что Винченца, умерщвлённая пять лет тому назад, никакого отношения к бледности Даноли не имеет.

Граф тихо застонал.

— Господи, я проклят.

— Вздор это, Альдобрандо. Расскажите мне всё.

Даноли поднял на Грандони больные глаза, но натолкнулся на застывший в ледяной запредельности взгляд святого, чем-то напомнивший ему Микеле из его чумного видения. Но что он мог рассказать?

— В эти бесовские времена, Грациано, — Даноли содрогнулся, — можно поверить во что угодно, только не в то, что есть…

— В эти бесовские времена, Альдобрандо, люди веры есть тоже… упал бы Урбино без семи праведников.

Альдобрандо Даноли, как заметил шут, при этих словах приметно вздрогнул.

— Вы притязаете быть праведником?

Шут усмехнулся.

— Портофино сказал, что вы потеряли всё, кроме Бога, — Чума поморщился. — Это и есть праведность? Что до меня, то я никогда и не имел ничего, кроме Него. Правда, в последние годы мои обстоятельства изменились, однако едва ли можно уже изменить меня. Но мне кажется, мы теряем время в глупых препирательствах. Рассказывайте же.

Теперь Даноли несколько секунд безмолвно созерцал Грандони. Тот, не кривляясь и не паясничая, нисколько не строя из себя по обыкновению гаера, спокойно и веско произнёс ключевые слова — те слова, что намертво запечатлелись в памяти Альдобрандо после тягостного сновидения. Альдобрандо вздохнул и расслабился. Почему нет? Даже если он и ошибается — что изменит его откровенность? Шут сочтёт его помешанным? Ну и что? Он и сам себя таковым считает. Но, значит, в этом изломанном кривляке — есть понимание истины? Как бы он вообще смог понять…

Неожиданно Альдобрандо вспомнил разговор Фаттинанти и Витино, и, глядя на Песте глазами настороженными и больными, спросил:

— Вы можете мне ответить на мой вопрос? Я хотел бы, чтобы вы были честны, Грациано. Дайте мне слово чести…

Шут вытаращил на него искрящиеся глаза.

— Вы утверждаете, что в эти бесовские времена невозможно поверить в явь, но готовы верить слову чести? Да ещё слову чести дурака? Верить в честь, причудливое смешение стыда, страха позора и самовлюблённости? — Грандони расхохотался, но, взглянув в больные глаза собеседника, быстро затих. — Ладно, спрашивайте. Не солгу. Я не Соларентани.

Теперь растерялся Альдобрандо. Ему казалось, что спросить об этом будет просто, но… Впрочем, Даноли быстро нашёл обтекаемую форму.

— Вы… пережили крах любви? Вас предала женщина?