Без семи праведников...

— Как можно?! — брезгливо поморщился Портофино. — Так руки марать сан не позволяет. Церковь ненавидит кровопролитие. Но мой палач Дженуарио не столь привередлив, — глаза инквизитора лучились. — Так несчастный был избавлен от блудных помышлений, но душа человека суетна, подумал я, и всегда найдёт себе искус. Из опасения, как бы деньги и драгоценности сестры не ввели заблудшую душу Эдмондо в грех сребролюбия, я конфисковал дукаты и золото и отнёс тётке Донате. После его выкинули… то есть, — торопливо поправился Портофино, — он ушёл по болонской дороге. Напоследок в моё сердце даже постучалось милосердие, — горделиво похвастался инквизитор, — я отдал ему рубище одного сожжённого колдуна-сифилитика. Всё-таки бывший родственник.

Их глаза встретились. Песте понял дружка. Лелио вообще-то мстительным и подлинно не был, но Чума ни на минуту не усомнился, что он сочтёт мерзавца, толкнувшего его сестру на безбожное деяние, обязанным разделить эту вину. Все описанное и вправду было не вендеттой, но проявлением профессиональных инстинктов мессира Портофино. Избранный им метод наказания каноничным не был — но в подобных случаях, и Песте знал это, Портофино проявлял широту мышления и свободомыслие почти еретические.

— Это, конечно, не месть, — нежно кивнул Песте.

Взгляд Портофино потемнел. Он уже не смеялся. Сам он помнил, какая чёрная злоба затопила его на похоронах, и каким невероятным усилием воли он сумел удержать себя и не удушить Эдмондо своими руками. Длина ладони отделяла тогда его заледеневшие от холодной ярости пальцы от шеи связанного мерзавца в полутёмном каземате. Длина ладони. Он хотел это сделать. Но остановился. Господь был с ним. Злоба, душившая его, медленно растаяла, но преодолённый искус убийства, усиливший Аурелиано, не дал сил простить. Порой он корил себя за это, но прекрасно осознавал: повторись все — он снова забыл бы о жалости и сделал бы то, что сделал.

Песте подлинно не обиделся на глупышку за её резкие слова в свой адрес. Не задела и её неблагодарность, ибо свою услугу сам он не ставил и в грош, сопоставив же слова Аурелиано с поведением Камиллы, Чума понял, что замашки оскоплённого людьми Портофино мужа своей сестры Изабеллы — крошка считает мужским поведением как таковым. Отсюда и её неприязнь к ухаживаниям придворных холостяков, отсюда и страх изнасилования. Грациано не видел сестры Камиллы, но, представив себе смертные муки несчастной от крысиной отравы, содрогнулся. Сердце его смягчилось. Ему стало жаль Камиллу. Бедняжка. Сколько, Господи, горя…

— Ясно. — Чума задумчиво почесал макушку. — Ладно, я всё забыл. Епископ завтра будет на встрече герцогов?

— Конечно.

— Я завтра не понадоблюсь, проскочу в банк к Пасарди и переночую дома.

— А ты не мог бы вернуться? Я зашёл бы после приёма, выпили бы.

Чума на миг задумался и кивнул.

— Ладно, управлюсь к пяти и буду ждать тебя. Это вечер пятницы, день постный. Закажу у Бонелло что-нибудь рыбное…

Портофино кинул, но тут же, чуть наморщив нос, заметил:

— Только не тунца по-ливорнийски.

Это вскользь брошенное замечание породило короткое, но темпераментное обсуждение меню, в котором вначале фигурировали только невинная барабулька с мидиями, чесноком и петрушкой да радужная форель с цикорием, зеленью одуванчика и артишоками. Однако после в соперничество с ними вступили сардины, панированные в сухарях с фенхелем и лимоном, и маринованная скумбрия. Потом в спор включились шашлык из морского чёрта, хек с тушёным луком-пореем и форель, фаршированная раками и шпинатом. Спор завершился умиротворяюще-кротким замечанием инквизитора, истинного аскета, по-монашески равнодушного к мирским благам.

— Что толку препираться-то, Чума? Что будет у Бонелло — то и бери…

Чума кивнул и отбыл. Вопреки сказанному шутом Альдобрандо, Песте вовсе не собирался ночевать в церкви.

У него были на эту ночь совсем другие планы…

Глава 10

В начале которой повествуется об омерзительной шутке, сыгранной Чумой с синьором Пьетро Дальбено, а в конце — рассказывается о том, как в постели девственника Грациано ди Грандони среди ночи оказывается фрейлина.

К тому времени, когда стражники сменили ночной караул у потайных ходов, по внутреннему двору замка уже сновали лакеи, камердинеры, шталмейстеры, оруженосцы, цирюльники, конюхи, повара и кухарки, пажи, кучера, рассыльные, обслуживающие двор ремесленники, мальчики на побегушках, прачки, белошвейки и кастелянши, но тёмная синева ночного неба пока не прояснялась, заставляя предполагать дождливый или пасмурный день.