Без семьи

Вдруг она спросила:

— Значит, ты разбогател?

— Конечно, — смеясь, ответил Маттиа. — У нас осталось еще пятьдесят восемь су.

Матушка Барберен снова повторила свое восклицание, но уже несколько иначе:

— Добрые вы мальчики!

Тем временем корова продолжала мычать.

— Она просит, чтобы ее подоили, — сказал Маттиа.

Я сейчас же побежал в дом за ведром из белой жести, которое, как я заметил, по-прежнему висело на своем обычном месте. По дороге я наполнил его водой, чтобы вымыть запылившееся вымя коровы. Как была счастлива матушка Барберен, когда увидела, что ведро на три четверти наполнилось чудесным пенистым молоком!

— Я думаю, что эта корова будет давать больше молока, чем Рыжуха, — объявила она.

Подоив корову, мы выпустили ее на двор пастись и вернулись в дом. Там на столе на самом видном месте лежали масло и мука, которые я успел вынуть, прибегая за ведром.

Когда матушка Барберен это заметила, она снова принялась восторженно охать, но тут я сознался, что этот новый сюрприз сделан не столько для нее, сколько для нас.

— Мы страшно голодны, и нам очень хочется поесть блинов. На этот раз нам как будто никто не помешает.

— Разве ты знаешь, что Барберен в Париже? — спросила матушка Барберен.

— Да.

— И знаешь также, зачем он поехал в Париж?

— Нет.

— Дело касается тебя.

— Меня? — спросил я испуганно.

Но вместо ответа матушка Барберен так посмотрела на Маттиа, как будто не хотела говорить при нем.

— Маттиа для меня все равно что брат, и я от него ничего не скрываю, сказал я.

— Это очень долго рассказывать, — ответила она.

Я понял, что она не хотела говорить, и, не желая огорчать Маттиа, не настаивал.

— А Барберен намерен скоро вернуться? — спросил я.

— Думаю, что нет.

— Тогда займемся блинами. Ты мне после расскажешь, почему он уехал. Есть у тебя яйца?

— У меня нет кур.

— Мы не принесли тебе яиц, боясь разбить их по дороге, но, может быть, ты займешь у кого-нибудь?

Она смутилась. Я понял, что она, вероятно, не раз это делала, и потому ей неудобно занимать снова.

— Пожалуй, лучше я сам пойду и куплю их, — сказал я, — а ты тем временем поставишь тесто. Скажи Маттиа, чтобы он приготовил хворосту. Маттиа прекрасно умеет ломать его.

Я купил не только яиц, но еще и небольшой кусок сала. Когда я вернулся, тесто было замешено, и оставалось только положить в него яйца. Правда, оно еще не совсем поднялось, но мы были слишком голодны, чтобы ждать.

— Ну, хорошо, — говорила матушка Барберен, яростно взбивая тесто, — а почему ты мне ни разу не написал? Ведь я считала тебя погибшим «Не может быть, — думала я, — чтобы мой мальчик не написал мне, если он жив».

— Я знал, что ты не умеешь читать и не сможешь прочесть мое письмо, а кроме того, я до смерти боялся Барберена. Разве он не продал меня за сорок франков старому музыканту?

— Не вспоминай об этом, мой маленький Реми!

— Я не жалуюсь, а только объясняю тебе, почему я не писал. Я боялся, что если Барберен узнает, где я, он снова захочет продать меня. Потому-то я ничего и не написал тебе, когда потерял своего хозяина, которого очень любил.

— Значит, он умер?

— Да, и я о нем сильно горевал. Ведь если я сейчас что-нибудь знаю, если я могу прокормить себя, то этим я обязан только ему. После его смерти я снова встретил добрых людей, которые приютили меня, и работал у них. Но если бы я написал тебе, что работаю садовником в Париже, меня бы стали разыскивать или требовать денег у этих добрых людей, а я не хотел ни того, ни другого.

— Да, я понимаю тебя.

— Но я никогда не забывал свою любимую матушку. А когда мне подчас было тяжело, я всегда мысленно призывал тебя на помощь. И, как только смог, пришел навестить тебя. Правда, сделал я это не сразу, но ведь не всегда поступаешь так, как хочешь. Да к тому же мне пришла в голову мысль купить тебе корову, а для этого надо было сначала заработать деньги. Сколько нам пришлось сыграть всевозможных песенок, и веселых, и грустных, сколько километров пройти пешком, сколько потрудиться, претерпеть лишений, чтобы осуществить задуманное! Но чем больше было трудностей, тем больше мы радовались. Не правда ли, Маттиа?

— Ах вы мои добрые, славные мальчуганы! Во время этого разговора матушка Барберен месила тесто для блинов, Маттиа ломал хворост, а я накрывал на стол. Затем я сбегал и принес кувшин свежей воды.

Когда я вернулся, миска была полна прекрасным желтым тестом, а матушка Барберен приготовляла сковородку. В печке ярко горел огонь, и Маттиа подбрасывал в него ветку за веткой. Капи, сидя у очага, умильно смотрел на все эти приготовления, а так как огонь по временам обжигал его, он с легким визгом поднимал то одну, то другую лапу. Пламя было такое сильное, что свет проникал в самые темные уголки, и я видел, как на занавесках кровати плясали тени, которые в детстве часто пугали меня по ночам.

Матушка Барберен поставила сковородку на огонь и, взяв кончиком ножа кусок масла, бросила его на сковородку, где оно сейчас же растаяло.

— Ах, как вкусно пахнет! — закричал Маттиа. Масло зашипело.

— Оно поет, — воскликнул Маттиа. — Сейчас я начну ему аккомпанировать!