Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

И тут смятенная тюхинская душа моя заговорила на разные голоса, как это уже случилось однажды - в больнице Скворцова-Степанова.

- Может напиться, мужики, а? - неуверенно спросил трезвенник Эмский.

- Где, на какие шиши?! - тоскуя, вздохнул этот вечно во всем сомневающийся алкаш Тюхин.

- Свинья грязи найдет, - сказал афористический Финкельштейн. И как всегда оказался, подлюка, ближе всех к истине.

Фантастическое, уму непостижимое видение предстало взору моему, когда я подошел к улице Восстания. Я даже - на всякий пожарный - глянул поверх очков (а ну, как мерещится?), но нет - это был не обман зрения, а самый что ни на есть настоящий пивной ларек! - один из двух знаменитых, стоявших здесь некогда спина к спине "сиамских близнецов" - и он, несмотря на самое невозможное время - было уже заполночь - фунциклировал!..

И уж что совершенно доканало всех троих - даже очереди не было...

"Не может быть!" - не поверил прибавивший ходу Тюхин. Он рысцой перебежал пустынную улицу, и, сунув голову в амбразурку, хрипло осведомился:

- Пиво есть?

Занавесочка дернулась, возникла фанерная табличка. "Онли хард карренси" - прочитал по-английски Тюхин. Эмский вытаращился и глуповато, как все поэты, вопросил: - Это как это?..

- А так, бля! - скрежетнул вставной челостью побледневший Тюхин. Они, пидоры, по ночам что хотят, то и делают! - и чуть не зажмурился от бессильной злобы и простонал, как бывало в камере, - У-у, суки позорные!..

Финкельштейн промолчал. Он наморщил свой не шибко большой, но довольно-таки смекалистый лоб и вдруг сунул обе руки в карманы пальто. Того самого, пропади оно пропадом, однобортного...

- Что, паспорт?! - испугался Эмский.

Финкельштейн, все так же молча, вывернул подкладку и - вы знаете оказался-таки опять абсолютно прав, ибо в левом кармане она и обнаружилась - искомая прореха...

- Что и требовалось доказать! - снисходительно заключил этот, извините за юмор, Витохес-Герцл.

Остальное было делом техники. Трясущимися пальцами Тюхин прощупал полу и... замер.

- Ну... что? - задохнувшись, спросил Эмский.

- А то! - подмигнул ему Финкельштейн и, деловито сопя, выудил на свет Божий металлический - с орлом - доллар.

- Кружку! - хлопнул монетой о прилавок поездивший по заграницам Эмский.

- Таки - две! - поправил его Финкельштейн.

- Это самое... Три, бля! - вскричал Тюхин. - Нет - четыре!..

Внутри "сиамского близнеца" захоркал пивной кран. Высунулась огромная, с рыжими, как у Афедронова, волосами на пальцах, рука с кружкой. Родимой такой, стеклянной, наполненной по самую рисочку!

- И шапочка розовой пены была у нее набекрень! - прошептал уже развязавший в уме стихотворец Эмский.

Вобщем, когда я допил восьмую, этот рыжий облом предложил мне расписаться в ведомости. Мол, я - такой-то такой-то, причитающуюся мне сдачу получил полностью. Я пошатнулся и, тупо таращась, пересчитал. Вышло 99.998 рублей 24 копейки. Я заказал еще одну кружку.

Поскольку "сиамские близнецы" располагались под самой стеной районного вендиспансера, я, по заведенному здесь обычаю, терпеливо выждал сорок секунд - ибо столько и выдерживали в нашем питерском климате бледные спирохеты - я отсчитал в обратную сторону от сорока до единицы и выпил эту девятую, последнюю, так же как и все прочие, - залпом, ни разу не переведя дух. Я допил ее - последнюю свою в жизни кружку - и осоловело остолбенел.

Господи, такой гомерической отрыжки у меня никогда не было! В соседнем доме - второй этаж, третье от угла окно - стекло разлетелось вдребезги! Конечно, не исключено, что произошло это в результате попадания шальной пули, но такие совпадения, как вы сами понимаете, малоправдоподобны.

Амбразурка в пивном ларьке захлопнулась. "Ну и хрен с тобой! - кренясь от счастья, которое меня так и распирало, подумал я. - Вот уж теперь-то я точно упьюсь, бля, в усмерть!.."

Без двух рублей сто тысяч лежало в кармане этого моего коротковатого в рукавах пальтуганчика. Итальянского, елки зеленые, с хлястиком, но теперь уже о трех, бля, пуговицах...

Обратной дороги, даже если б я каким-то чудом нашел ту дверь, для меня уже не существовало.

- Ну и хрен с ним! - пошатнувшись, сказал я вслух. И заплакал. А отплакавшись, потащился в гастроном - туда, на Радищева, сразу, елки зеленые, за угол. Вперед - по Саперному. Все быстрее, бля, и быстрее... Последние до ближайшей подворотни метры я уже бежал!..

Силы небесные, какое это все-таки счастье, когда успеваешь в самое последнее мгновение! От мучительного облегчения я пристанывал и покачивался. Я запрокидывал голову, приподнимался на носки, а оно все лилось и лилось...

И даже когда нечто твердое, не сулящее ну ничего хорошего, ткнулось мне вдруг в спину, я и тогда не смог остановиться.

- Хенде хох! - скомандовал первый голос.

- К-к-кру-хом! - приказал другой.

Разумеется, я беспрекословно подчинился.