Без Царя…

— Да… — прервался юрист, — простите, Алексей Юрьевич, совсем заговорил вас! Не помешало бы обсудить с вами стратегию наших совместных действий. Предлагаю отправиться в ресторан и там, не торопясь, поговорим. Хм… или может, в другой раз?

— Всё в порядке, Илья Михайлович, — уверил я его, — Не самое лучше самочувствие, разумеется, но вполне сносное.

— Отлично! — деловито кивнул тот, и коротко приказал извозчику везти нас к Тестову.

— В баню сперва, — негромко, но увесисто бухнул Гиляровский, — Алексей Юрьевич хотя и очень недолго пробыл в застенках, но некое очищение, пусть даже скорее моральное, ему не помешало бы.

— Я взял на себя смелость заехать к нему домой и взять чистую одежду, — он указал на саквояж в ногах, который, признаться, я только что заметил.

— Да, простите, — довольно-таки формально повинился Юрьев, мысленно уже оседлавший бумажную волну с прошениями, апелляциями, отсылками и законодательными актами, — Увлёкся. В баню, голубчик!

Владимир Алексеевич, перегнувшись назад, от чего коляска ощутимо качнулась, уточнил извозчику адрес и пояснил нам басовито, разглаживая усы:

— Банщики там проверенные, с пониманием. Не просто отпарить до седьмого пота могут, но и раненого или болящего обиходят лучше любого фельдшера. На себе проверил, так вот!

В бане, впрочем, мы пробыли недолго. Пока банщики осторожно мыли меня, Гиляровский ополоснулся под душем, сделал один заход в парилку и успел зацепиться языками с какими-то своими знакомцами, получив, судя по его довольному виду и азартно поблескивающим глазам, какую-то важную информацию.

Юрьев, так же постояв под горячим душем и изрядно раскрасневшись под струями, обмяк в могучих лапах массажиста, устроившись на соседнем ложе. Но судя по его задумчивому, нездешнему виду, адвокат уже выстраивает стратегию, и просчитывает возможные диалоги с противной стороной, членами суда и присяжными. Ну… такая уж натура!

— Личное, это, — негромко пробасил мне Гиляровский, пока Илья Михайлович вместе с метрдотелем увлечённо составлял меню, погрузившись в увлекательный мир гастрономии, — Они с Василием Иосифовичем давние неприятели. Трегубов всё больше на эмоции…

— Вроде Керенского? — живо переспросил я.

— Хм… — усмехнулся репортёр, — нет, и сильно нет! Я Александра Фёдоровича не очень жалую, но должен признать, тот намного чище работает. Интеллектуальней. Тонкий знаток психологии…

Киваю задумчиво. У меня сложилось о нём такое же впечатление. Потом, после Революции, в него кидались грязью все кому не лень, очень уж фигура оказалась неудобная, притом разом для всех сторон. Но ведь человек он более чем незаурядный.

— … а Трегубов, — Владимир Алексеевич морщится, демонстративно поведя мясистым носом, — шулер! В приличном обществе за такие истории канделябрами бьют! Фарс на грани балагана, подкуп свидетелей и их очернение, распространение слухов и… Да в общем, вся грязь!

— А вот поди ж ты, — меланхолично пожал он широкими плечами, — держится на плаву! Все знают, что человек скверный, но при нужде за кого только не ухватишься! Непотопляемый.

Поморщившись, он явно проглотил слова, напрашивающиеся к этому слову, но неуместные в ресторане.

Покивав, я не стал комментировать это, а поинтересовался ситуацией с Галь. В газетах писали всякую ерунду, как я сейчас понимаю, не без деятельного участия Трегубова и семейства Лурье. Из бесед с полицией я также не вынес ничего толкового, кроме настойчивого предложения о сотрудничестве.

Но на черта оно мне, понять я так и не смог. Даже без фактора приближающейся Революции! Как-то это всё… не топорно, но нарочито, что ли.

— Если говорить как есть, — усмехнулся в усы Владимир Алексеевич, — то она просто дура! Экзальтированная девица из тех, что с равным успехом могут уйти как в Революцию, так и в мистицизм со столоверчением, или даже, не приведи Господи, в монастырь. Наслышалась разговоров, солнце голову напекло, и пожалуйста… Случай!

— Но… — он пожевал губами, — есть странные моменты. Не буду пока говорить, это всё из области догадок и интуиции. Но сдаётся мне, Алексей Юрьевич, что всё не так просто!

— Гости нонче у Нины Юрьевны, — шёпотом сказала сияющая Глафира, принимая у меня шляпу и трость, — из гимназии барышни.

Кивнув, шагнул к зеркалу и наспех оглядел себя, пока служанка суетилась со щёткой, стряхивая с пиджака и брюк уличную пыль, тихонечко рассказывая о гостьях. В этом году нам начали наносить визиты, да не папенькины знакомцы из тех, кого хочется с порога огреть канделябром и сдать дворнику, а люди приличные, иногда даже «с положением»!

Глафире это ужасно нравится, она наконец-то может проявить себя, показать рачительной и домовитой, поучаствовать косвенным образом в светской жизни. Пусть хлопот и стало больше, но Божечки, как же ей это интересно! А как она млеет, когда гости хвалят её пирожки и травяные чаи… Краснеет, бледнеет, идёт от смущения пятнами и хихикает, как дурочка! Что называется — человек на своём месте. Нашла себя.

— Как огурчик… — шёпотом сказала служанка, улыбаясь и умилённо глядя на меня, снимая с рукава последнюю, невидимую мне пылинку.