Читаем Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни полностью

Меня манила поляна – я так и рвался к ней, как стремится к водопою умирающее от жажды животное. Первый шаг у меня получился неуверенным, как у Франкенштейна. Я вытянул из снега одну ногу и, пошатываясь, двинулся вперед. Голова была совсем легкая, будто в черепной коробке отсутствовал мозг. Я шатался, не в силах удерживать равновесие, так как поверхность подо мной менялась с каждым шагом: то вязкая кашица, то корка наста. Приходилось останавливаться. Выдыхать. Ловить равновесие.

Но вот я снова рванулся вперед, на этот раз позволив инерции протащить меня вниз по склону. Ощутив под ногами мягкий снег, я скомпенсировал вес тела, работая животом, как делал, когда мы с отцом катались по ломкому насту или по «цементу Сьерры».

Я ковылял вниз по снежному кургану, а в голове моей в беспорядке проносились картинки, подсвеченные мексиканским солнцем. Никаких эмоций, только бледные, смазанные тона оранжевого и желтого: дедушка, отец и я плывем по теплому, как ванна, океану.

* * *

В тот момент, когда подо мной треснула снежная корка, глаза у меня были закрыты. Я плавно перенес вес тела на другую ногу, и она тоже ушла под снег. Я задергался влево-вправо, но на этот раз магия не сработала. Тело стремительно погружалось вниз, в глубь крушины. Когда падение остановилось, я был практически погребен под снегом: наружу торчала только голова да одна рука.

Я выплюнул снег. Свободной рукой потянулся вверх, и поверхность надо мной осыпалась. Кеды задели спутанный клубок веток, и я ушел вниз еще на несколько сантиметров.

Эта яма была похожа на приствольную ловушку. Я вспомнил, как выбирался оттуда отец, упираясь руками и ногами в боковые стенки. Так же смогу вылезти и я.

Едва я оперся на ветви, как они начали гнуться. Я упорно тянулся вверх, но ветви подгибались, и все было напрасно.

Кое-где на стеблях еще оставались зазубренные листики, и, когда я снова задвигался, лыжные брюки и свитер зацепились за них и потянули за собой всю ветку. Меня обсыпало снегом.

Ничего не помогало, и я не находил никаких других способов. Силы мои были на исходе. Я ощутил вспышку гнева и отчаяния, но она тут же погасла, как будто все цепочки в моем мозгу разомкнулись. Я отключился.

Глава 30

Отец появился на трибуне…

…к началу второго тайма, как и обещал. Он отвозил Сандру домой, потому что она отказалась сидеть на холодном ледовом стадионе. Я завладел шайбой сразу после вброса и пробил защиту противника, резко прибавив скорость на середине дистанции. Мне некому было передать шайбу, а вратарь вышел за пределы своей площадки и продолжал наступать, поэтому я развернул клюшку влево, подвел ее под шайбу и ударил в противоположном направлении. Вратарь двигался в другую сторону, и шайба проскочила под его вытянутой рукой в перчатке.

– Отличный маневр, Оллестад, – выкрикнул отец с трибуны.

Мы с ребятами обменялись торжествующими ударами по ладоням, а тренер оставил меня на льду. К концу второго тайма на моем счету помимо забитой шайбы была еще и голевая передача.

После матча несколько мальчишек из другой команды похвалили мою игру, и в тот вечер я отправился спать с ощущением, что вошел в полосу удач. Да, я и впрямь такой, как говорит отец, и вполне способен победить старших, более сильных ребят. Я круче тигриного дерьма, а может, даже тигриной мочи. И завтра у меня в руках будет доказательство – чемпионская награда.

Глава 31

Я торчал в яме, весь…

…опутанный упрямыми ветками, вымотанный душевно и физически, в полубессознательном состоянии. Но вдруг, словно протолкнувшись сквозь густые заросли, я вновь начал осознавать себя. Мелькнула смутная мысль: в нескольких сантиметрах от меня – живая изгородь, за которую можно ухватиться. Я опять начал различать окрестности – задняя сторона массивного хребта представляла собой вершину скалы, выдававшуюся вперед, как зазубренный нос корабля. «Уже близко, очень близко к поляне», – напомнил я себе. В голове у меня прокручивались разные стратегии: можно задействовать ногти, можно резко подпрыгнуть. Но, несмотря на подстегивания внутреннего голоса, я не двигался с места.

* * *

Сверху донесся шум. Я увидел здоровенное брюхо самолета. Туман полностью расчистился, уступив место тяжелым графитовым тучам. Самолет вошел в вираж, и я замахал ему свободной рукой.

И – о чудо! – самолет сделал круг и вернулся. Я помахал еще и увидел, как он снова пролетает над поляной. Я махал и вопил. Они видят меня. Я спасен! Самолет перевалил за хребет. Они заметили меня, потому и нарезают круги.

Я долго ждал, но самолет не возвращался, никто не приходил на помощь и даже не кричал мне. В звуке ветра мне чудились голоса, я орал им в ответ, но откликался лишь ветер.

Графитовые небеса подернулись черной каймой – это подкрадывалась ночь. До темноты оставался какой-нибудь час. Опять накатили дурнота, изнеможение и сонливость. Я решил, что борьба моя окончена и я погибну.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное