Без Веры…

… мимо провели одного из малышей, тощенького ушастого мальчишку лет девяти, с обморочно закатывающимися глазами. Торжественный молебен идёт своим чередом.

После службы выходим взмокшие, пропотелые, растекаясь весенними ручейками в разные стороны. Тут же, сообразно возрасту и интересам, составляются партии.

Одни вразвалочку идут в переулок покурить и ломкими голосами обсудить достоинства дам, хвастая выдуманными подвигами на любовной ниве. У некоторых, впрочем, подвиги не выдуманные, но это скорее редкость.

Другие весьма незатейливо сговариваются играть в бабки, играют в казаки-разбойники и сговариваются на летние приключения, свято веря, что вот всё-всё из этого они сумеют воплотить в жизнь. Наивные…

Отдельно второгодники, провожающие бывших одноклассников угрюмыми взглядами, или пытающиеся веселиться с отчаянием смертника. Что ждёт их дома… а впрочем, какая мне разница?

… хотя вру. Есть разница, есть! Парахин остался на второй год, и думается мне, наша драка сыграла не последнюю роль. Что ж… отыгрались кошке мышкины слёзки!

Детская часть моей сути откровенно злорадствует, а взрослая… да пожалуй, тоже! Разве что не столь откровенно и с некоторым налётом самокопания и попыток психоанализа самоё себя.

Очень уж неприятный персонаж, да и не маленький уже, должен различать – что такое хорошо, а что такое плохо! Парню почти шестнадцать лет, и если он в таком возрасте доводит заведомо слабейшего и безответного мальчишку мало не до самоубийства… Жалеть такое существо как-то не тянет.

На второй год остался и Струков, но это ещё не точно. Завалил он (барабанная дробь!) сочинение и математику, и тоже – не жалко.

Возможность переэкзаменовки у него есть, но я бы сказал, что чисто техническая. Мальчишка он противный, и хотя в Кондуите записан не больше прочих, но эта его подленькая пакостливость отмечается и учителями.

Далеко не все из них равнодушные чинуши, у которых казённые мундиры обтягивают казённые души. Не зря, ой не зря Вениамин Дмитриевич посадил его со мной за одну парту! Вот тебе и Фельдфебель.

Вечером папенька, весьма и весьма нетрезвый, но крепко держащийся на ногах, долго разглядывал мой табель и похвальные листы, хмыкая и бурча что-то невнятно-одобрительное.

– … наша кровь, – бубнил он, обдавая меня запахом алкоголя и рыбы, – Пыжовская! Ну-ка… чти!

В очередной раз читаю, что ученик четвёртого класса… папенька слушает, склонив голову и кивает.

– Ма-ла-дец! – наконец произносит он, и притянув меня к себе, трижды целует в губы

– … наша порода, Пыжовская, – слышу я, удаляясь в ванную. В этом времени такие поцелуи не несут сексуального подтекста, но менее противно от этого не становится.

… зубы в тот вечер я чистил трижды ещё до ужина. Стёр дёсны до крови, но отделаться от этого мерзкого ощущения так и не смог.

За ужином Нина всё кидала на старшую сестру ТЕ САМЫЕ заговорщицкие взгляды, но Люба, вопреки всегдашнему обыкновению, не торопилась и даже подержала папенькину риторику о "Пыжовской крови". Юрий Сергеевич, почуяв интерес, понёсся галопом, и как это всегда у него бывает, живо перескочил на собственное прошлое, несомненно интересное и требующее написания мемуаров и издания их большим тиражом.

Люба только иногда направляет беседу с нужное ей русло. Нина ёрзает, кусает губы и пытается подавать сигналы… а я стараюсь не улыбаться. Благодаря выхлопу от папеньки удаётся, и рожа у меня, как и всегда во время таких вот семейных ужинов, выходит столь же эмоциональной, как кирпич.

А собственно, как иначе? Если постоянно задерживать дыхание и при этом не показать Юрию Сергеевичу, как мерзко сидеть с ним за одним столом, иного выражения добиться сложно.

– Наверное, тяжело было… – бросает наживку старшая сестра, и папенька с готовностью заглатывает крючок, начиная повествовать о сложных взаимоотношениях с педагогами, и как они его недооценивали. А так бы… ух!

Выждав момент, когда папенька причастится очередной рюмкой, Люба обращается ко мне.

– А тебе, Лёшенька, тяжело было экзамены сдавать?

– Да ну… – я старательно изображаю телка, не понимающего в жизни ровным счётом ничего и очень обрадованного тем, что любимая сестра назвала меня ласково, – с чего бы? Я в гимназии больше устаю, а так… что сложного подготовиться, если есть книги и время?

– Самому проще? – подталкивает сестра, подавив тень раздражения, мелькнувшую было на её лице.

– Конечно! – воодушевляюсь я, широко открывая глаза, – Да вот хотя бы географию взять! Я учебник в первую же неделю наизусть знал. Ладно ещё Анисим Павлович рассказывает интересно, а так бы со скуки помер! Да половины предметов так!

Нина, не замечая того, кивает и восторженно смотрит на такую умную старшую сестру, играющую мужской частью семьи Пыжовых, как марионетками. Ну-ну… интриганши.

Работайте! Я вам позже ещё аргументов подкину – так, чтобы мой переход на экстернат выглядел выгодным прежде всего вам.

В жопу гимназию! Всех этих педелей, сторожей, Кондуит, невозможность выйти на улицу вечером и посещать увеселительные мероприятия!