Без Веры…

– Разобьём, Екатерина Андреевна, непременно разобьём! – хорохорится немолодой одутловатый мужчина язвенного вида перед интересной дамой, идущей с ребёнком, миловидной девочкой лет восьми. Вид у него такой залихватский, будто язвенный господин собирается разбивать супостата самолично, парадным шагом отправившись на фронт прямо с Красной площади.

Эти поинтересней будут, и в другое время я бы с удовольствием погрел уши, наблюдая за тем, как стареющий ловелас пытается очаровать интересную даму на излёте молодости, но…

… ускоряю шаг, ввинчиваясь в густеющую толпу и некоторое время иду за богомольного вида бабками, на ходу поющими акафисты, но быстро покидаю их, разочаровавшись. Ничего нового!

Классические церковные бабки из тех, что поедом едят домашних и портят жизнь всем окружающим, считая при этом себя почти святыми только потому, что они часто посещают храм и соблюдают все посты.

Компания мелких хозяйчиков говорит обо всём разом, смешивая воедино высокий патриотизм, будущие репарации от Германии и насущные проблемы, которые им лично принесла война. Один из этой компании сохраняет самодовольный и загадочный вид, и из контекста беседы мне ясно, что он каким-то образом присосался к государственному заказу, делая в своей мастерской почти тоже самое, но теперь для Родины и за вдвое большие деньги.

Запах махры… ввинчиваюсь в толпу фабричных рабочих. Снова Проливы, репарации… и неожиданно – святая уверенность в том, что война эта ведётся ради того, чтобы облегчить участь простого человека.

– … вот чисас увидим! – кликушествует низкорослый и тщедушный работяга с угрюмым испитым лицом, – Чичас войну русский мужик выиграет, и землицы ему, родимому – вдоволь будет! Паши – не хочу! Турку прогоним, а там… эхма! Така землица, што палку воткни, так сразу в рост пойдёт! Вот погодите!

Погрозив неведомо кому кулаком, он покосился на меня и я поспешил скрыться. Тип этот явно на грани истерики – плавали, знаем…

– … всё из-за немцев! – втолковывает какой-то чиновник внимательно слушающим дюжим молодцам, как бы не охотнорядцам, – Все беды в России из-за них!

– Немцы и жидва, – неожиданно козлиным надтреснутым тенорком вторит один из охотнорядцев, – мне кум говорил, што жиды чуть не через одного на немчуру шпиёнят!

– Точно! – с воодушевлением поддакнул другой охотнорядец, – А ещё не током сами, падлюки, так ишшо и детей с бабами своими в шпиёнство втягивают! Потому и…

Стало скучно, и пошёл дальше, но успел таки услышать про мацу на крови христианских младенцев и подлость проклятого племени, которых всех бы… но жидовок помоложе – опосля, ха-ха-ха!

Неожиданно много подростков и семьей с детьми, подчас совсем маленькими, от силы лет восьми.

– … мы защитники всех славян за Балканах и в Сербии, – наставительно вещает мужчина, держа за руку дочку, милейшую девчушку лет девяти, которая не столько слушает отца, сколько вертит головой по сторонам, широко открыв серые глазищи.

"Защитник всех славян" внешность имеет явно не славянскую, а походит скорее на выкреста в первом поколении. Впрочем, я не удивлён, публика такого рода часто показывает неумеренное рвение в вере и патриотизме.

– … а я ему как дал! – компания подростков лет по пятнадцати обсуждает подробности драки с тем излишним садистским смаком и животным гоготом, вызывающим у сторонних слушателей невольную опаску пополам с чувством омерзения.

Порядочный обыватель избегает таких ребяток до последнего, а буде его застигнут врасплох, то без раздумий отдаёт всё ценное… или стреляет, тоже без раздумий. По ситуации и характеру.

Ребята с фабричных окраин, с малолетства познавшие все пороки и загнанные в ловушку бедности. Ни образования, ни положительных примеров перед глазами… какими им ещё быть? Взгляды подростков скрестились на мне, но не почуяв жертвы, потеряли всякий интерес почти тотчас, и вернулись к прежним разговорам.

До Красной площади ещё не близко, но толпа густеет, и продираться через людской поток становится всё сложнее. Подсчитать, сколько же здесь народу, находясь изнутри, решительно невозможно! Ясно лишь, что это десятки тысяч людей, но сколько именно…

Не вовремя просыпается внутренний социолог и политолог, и с азартом, достойным лучшего применения (и времени!) начинает сходу набрасывать какие совершенно дурацкие варианты и тут же пытаться соединять их в какие-то аналитические цепочки. Глупости какие-то…

Остановились. Я на самом краю Красной площади, отчего берёт досада на Глафиру, до сих пор не выучившую положение стрелок! Вышел бы на пятнадцать минут раньше…

Забасили дьяконы. Всё, всякое движение остановилось, народ послушно снимает шапки и шляпы. Крестимся, повторяя вслед за священнослужителями заученные с детства молитвы.

Машинально повторяю их, скорее шевеля губами, нежели проговаривая. Хотя многие, и это видно по багровеющим глотками и надсаженным лицам, стараются вовсю.