Без видимых причин

— Он шлепнет вас! — вдруг завизжал Плюснин. — Синельникова убили вы! Вы!

Он не хотел идти с вами! Есаул поверит мне! Я ему нужен! Я знаю, где список! А вы не нужны! Не нужны! Вам — коней! Вы не доживете до утра!

Озадаченный неожиданным поворотом Овчинников хмуро спросил:

— Почему же вы предлагаете мне сделку?

— Вы спасли меня, а он бросил комиссарам! — с жаром объяснил Плюснин. — Он подлец, я не хочу отдавать ему список. Пусть его в Харбине выведут в расход. А нам японская резидентура миллионы уплатит!

— Готовая агентурная сеть в Сибири… — Взгляд Овчинникова стал задумчивым. — О таком любая разведка мечтает… А как же мы? Наша будущая война с красными? Есаул — мразь, но цель-то святая…

— Нет никакой цели! Нет! Все эго для дураков! — с яростью выкрикнул Плюснин. — Агентура не спасет, из России нас вышвырнули навсегда. Возврата не будет! Неужели вы не понимаете?..

Овчинников уже смотрел на ротмистра с сомнением.

— Каждый думает о себе, — хрипло и страстно уговаривал его Плюснин. — Мещеряков потому охотится за списком, что спасает свою шкуру. Перестаньте наконец сомневаться, вы, идеалист! Миллионы за благородство — такое раз в жизни выпадает!

— Что ж, в вашем предложении, кажется, есть резон… — Овчинников остановил лошадь, помолчал и решил: — Ладно. Говорите, куда ехать.

У дорожной развилки с указателем «Шмаковка — Зв.» понуро мокли под дождем двенадцать кавалеристов Баранова.

— Идут, — тихо сказал кто-то в темноте.

Из-за поворота появился взвод тюремной охраны.

— Прибыли, товарищ Баранов, — бодро доложил помкомвзвода. — Командир сказал — догонит.

— Топайте за нами, — приказал Баранов.

Из придорожной канавы, раскидав валежник, осторожно выбрался остроносый мешеряковский связник. Постоял, поглядел вслед ушедшему за поворот отряду и скрылся в темной лесной чаше.

Дождь не ослабевал. Бричка свернула с проселка в лес и, попетляв между деревьев, остановилась у разрушенного хутора. Овчинников развязал руки Плюснину.

— Все верно, вон сарай, — осмотревшись. сказал тот.

Дверь сарая едва держалась на одной петле. Они вошли в темный проем. Овчинников чиркнул своей фитильной зажигалкой, зажег фонарь. Тусклый огонек озарил густую паутину на замшелых стенах, запустение, тлен.

— Сюда, — Плюснин прошел в угол. — В бревне должна быть щель.

Овчинников посветил. Плюснин нагнулся, запустил палец в расщелину бревна, пошарил в ней, глухо произнес:

— Есть!..

Овчинников подошел поближе, поднял фонарь.

Плюснин пытался что-то выковырять из трещины. Оглядевшись, он поднял с земли лопату, ее острием расширил щель и с трудом вытащил из бревна металлический портсигар.

— Дайте сюда, — сказал Овчинников.

Он извлек из портсигара плотно скатанные листочки папиросной бумаги, осторожно развернул их. Бумага была испещрена колонками фамилий, кличек, адресов, условных значков — буквенных и цифровых.

— А неожиданно выглядят порой миллионы, — усмехнулся Овчинников тут же пружинисто прыгнул в сторону — лопата, со свистом вспоров воздух, глубоко врезалась в гнилое бревно.

Плюснин дернул лопату на себя, но не успел разогнуться: Овчинников свалил его навзничь ударом ноги в подбородок.

— Лицом вниз! — выдернув из кобуры браунинг, скомандовал он.

Все так же непрогляден был безлунный мрак. Со стороны леса к темной безмолвной громаде тюрьмы медленно приближался сомкнутый пеший строй: безоружные пленные казаки, окруженные плотным кольцом красноармейцев.

Впереди — двенадцать кавалеристов. Передовой всадник приблизился к воротам. Это был Мещеряков в форме красного командира. Он вытащил из ножен шашку и постучал в ворота, концом клинка.

— Важин, живой? — спросил он громко. — Беляков привели!

— Сейчас, сейчас! — послышался голос Важина.

Тяжело загрохотало в пазах бревно-засов. Со скрежетом медленно отворились дубовые ворота.

— Наша игра! — торжествующе прошептал сквозь зубы Кадыров и улыбнулся, не разжимая рта.

В полной тишине всадники и пеший строй втянулись в черную пасть тюрьмы.

Едва последний миновал ворота, как на всех четырех вышках, ощерившихся стволами пулеметов, вспыхнули мощные прожекторы. Пулеметчики приникли к прицелам.

Пойманные и капкан белогвардейцы заметались в безжалостных слепящих снопах света. Снаружи вплотную к открытым воротам уже стоял заслон — конники Баранова и взвод охраны с пулеметами на тачанках.

Со сторожевой вышки раздался повелительный голос:

— Говорит начальник ЧК Камчатов! Сопротивление бесполезно! Будете стрелять — мы вас уничтожим! Бросайте оружие! Вину каждого определит суд! Считаю до трех! Раз!..

Голос Камчатова не успокоил беспорядочно мечущихся по двору белогвардейцев, а, напротив, словно подстегнул их. Конники во главе с Кадыровым яростно пришпорили лошадей и, безжалостно настегивая их нагайками, вразнобой паля на ходу по воротам, вскачь кинулись к выходу. Следом плотной толпой устремились «конвоиры» и «пленные». Лишь один Мещеряков остался на месте, бесстрастно наблюдая взрыв отчаяния обреченных людей.

Когда горячая людская лава, стреляя, почти достигла ворот, разом глухо пролаяли все пулеметы заслона и караульных вышек.