Без войны и на войне

Я осознаю, как важно сохранить для истории ценные свидетельства военного времени, сделав публичным достоянием то, что хранилось в шкафах отцовского кабинета: например, катушки с диктофонными записями его бесед с К. М. Симоновым. Распечатки этих записей – это, по существу, стенограммы, они звучат своими особенными интонациями, спецификой выбора слов, оборотов речи…

При подготовке этих воспоминаний к печати были исправлены ошибки и оговорки, неверно понятые при перепечатке с диктофона на бумагу. Вполне очевидно, что диалог ведут люди большого масштаба, зрелого интеллекта, неравнодушные к истории.

Впервые Симонов записал рассказ Конева о Берлине на встрече в Центральном доме литераторов в феврале 1964 года, где по случаю празднования Дня советской армии маршала пригласили выступить.

Литераторы и журналисты любили с ним встречаться, отец был хорошим рассказчиком. Присутствующий в зале Константин Михайлович занес важные фрагменты выступления отца в записную книжку, и вскоре прислал Коневу в подарок этот текст с сопроводительной запиской:

«Дорогой Иван Степанович! Посылаю Вам ту запись, которую я сделал по памяти после Вашего выступления. Может быть, Вам пригодится – буду рад. Ваш К. Симонов».

На полях сохранился и комментарий отца:

«В общем все правильно. Нужны кое-какие поправки в отношении окружения Берлина и Силезской операции.

Конев».

Материал о Берлине – живой и откровенный. Заметно, что маршал самоцензурой не занимался и вел открытый и заинтересованный разговор с интеллигентной аудиторией ЦДЛ. На встрече присутствовали писатели-ветераны, некоторые из них прошли войну в составе 1-го Украинского фронта, например, историк и литератор Лев Безыменский, чью реплику Симонов вставил в текст.

Рукопись (записанный Симоновым рассказ Конева о боях за Берлин), здесь впервые представлена читателю.

Симонов записывал от первого лица, поэтому в рукописи маршал – рассказчик от третьего лица.

Конев сказал следующее:

«С чего началась Берлинская операция? Однажды нас, Жукова и меня, вызвали с фронтов к Сталину. Сталин встретил нас в своем кабинете, в руках у него была какая-то бумажка. Как оказалось, это была телеграмма нашего представителя при командовании союзников генерала И. А. Суслопарова[19]. В этой телеграмме наш представитель, не на основании слухов, а на основании ряда факторов, информации и встреч, бесед, на которые он ссылался, писал, что союзники поставили своей задачей взять Берлин раньше нас и предпринимают к этому реальные шаги.

Сталин, встретив нас с этой телеграммой в руках и ознакомив нас с нею, сразу поставил вопрос: “Так кто же будет брать Берлин, они или мы?”. Первым ответил я: “Мы, товарищ Сталин”. – “А как вы думаете это делать?”.

Вопрос задан был не случайно. К тому времени, когда происходил этот разговор, 1-й Украинский фронт имел по фронту около четырехсот километров и основную группировку на своем левом фланге и за своим левым флангом, если говорить о резервах. Потому что после того, как мы захватили Силезский промышленный узел, немцы стремились ударить именно в этом направлении, чтобы забрать Силезию обратно, а я считал, что то, что взято, должно быть взято накрепко, и соответственно сгруппировал силы, чтобы не допустить здесь никакого намека на отход.

Когда Сталин задал этот вопрос, я сказал: “Перегруппируемся, осуществим перегруппировку сил и пойдем к Берлину”.

Жуков отвечал после меня. Он сказал коротко, что к взятию Берлина готов. Его фронт к этому времени занимал примерно сто семьдесят километров, был очень густо насыщен войсками, техникой и был действительно готов к лобовому удару на Берлин.

Сталин сказал нам: “Подготовьте план операции, послезавтра доложите”. Мы там же, в Москве, в Генеральном штабе, подготовили план этой операции, доложили, он был утвержден. Причем когда речь пошла о разграничительной линии между фронтами, то здесь был один любопытный эпизод. Сталин, проводя разграничительную линию между фронтами, остановился на пункте Люббен, что в 60 км юго-восточнее Берлина.

Для нас, военных людей, для Жукова и для меня, хотя Сталин ничего не сказал, просто остановился и не провел разграничительную линию дальше, вглубь, все было понятно. Это означало, что разграничительная линия существует до определенного момента, а далее мы будем действовать, учитывая обстановку, то есть кто будет брать Берлин, не было предрешено. Заранее было ясно: цель – Берлин, а все дальнейшее зависело от действий фронтов и реальных возможностей развертывать наступление на Берлин.

Таким образом, тот вариант, который появился впоследствии в ряде военно-исторических сочинений об ударе одного фронта при поддержке другого фронта, не соответствует действительности. Задача наступления на Берлин поставлена была двум фронтам.