Без войны и на войне

Чтобы объективно рассказать о Сталине, каким он был в годы войны, очевидно, необходимо отделить период войны от предшествующего периода. Прямая ответственность Сталина за уничтожение значительной части наших командных кадров в период тридцать седьмого – тридцать восьмого годов не подлежит сомнению. В такой же мере не подлежит сомнению и его прямая ответственность за абсолютно неправильную оценку военно-политического положения перед войной, в результате чего, несмотря на целый ряд сигналов и предупреждений, отвергнутых Сталиным, мы вынуждены были начать войну в дорого нам обошедшейся обстановке внезапности. Всему этому нет оправданий, и мы не вправе об этом забывать.

Но, оценивая деятельность Сталина во время войны, надо, помня обо всем происшедшем перед войной, в то же время рассматривать его в роли Верховного Главнокомандующего непредвзято, восстанавливая всю картину именно такой, какой она была – со всеми ее положительными и отрицательными сторонами.

А если говорить о личных впечатлениях и личных чувствах, то в разные времена они бывали очень разными.

В ночь с 3 на 4 октября 1941 года, когда уже осуществился глубокий прорыв немцев на обоих флангах Западного фронта и под Москвой сложилось тяжелейшее положение, я по ВЧ доложил Сталину обстановку и просил разрешения отвести войска фронта на Гжатский рубеж. Сталин не принял в тот момент никакого решения и вдруг заговорил о себе почему-то в третьем лице: “Товарищ Сталин не изменник. Товарищ Сталин не предатель. Товарищ Сталин честный человек. Товарищ Сталин сделает все, чтобы исправить создавшееся положение…”. Не буду приводить дальнейшего разговора, кстати, вскоре оборвавшегося из-за прекращения связи. Но эти слова Сталина были из тех, что запоминаются надолго, особенно, учитывая трагические обстоятельства, в которых они были сказаны.

Зимой 1942 года, когда я командовал Калининским фронтом, в Генеральном штабе возникло намерение спрямить линию фронта, ликвидировать все те узоры на карте, которые ко второй половине зимы образовались в результате нашего контрнаступления. На Северо-Западном фронте была к этому времени окружена Демянская группировка, на Калининском фронте был большой выступ в сторону противника у Великих Лук, дальше фронт проходил возле Ржева, к Сычевке, там был еще один выступ, а потом фронт шел обратно к Ржеву, Зубцову и Волоколамску.

Видимо, кто-то в Генеральном штабе высказал соображение, что, срезав все эти выступы, оставив часть территории и выровняв фронт, мы выкроим одну-две армии для того, чтобы держать их в резерве.

В связи с этим Сталин пригласил в Москву, в Ставку, командующего Северо-Западным фронтом А. П. Курочкина, меня, командующего Калининским фронтом, и командующего Западным фронтом Г. К. Жукова.

Разговор происходил в Кремле в кабинете Сталина. Докладчик от оперативного управления Генерального штаба генерал Болдин предложил спрямить фронт и провести линию так: Старая Русса – Селижарово – Ржев – Зубцов – Волоколамск, далее подступы к Вязьме и дальше, не меняя, так, как и проходила передовая на Западном фронте.

Действительно, это создало бы некоторую возможность высвободить по одной армии на Калининском и на Северо-Западном фронтах. На Западном фронте, где линия фронта спрямлялась мало, сэкономить на этом мероприятии вряд ли что-нибудь удалось бы.

Формально рассуждая, такое предложение было как будто выгодным. Но Сталин все-таки не принял решения без ведома командующих фронтами, и представитель оперативного управления докладывал соображения Генерального штаба при нас троих.

Первым было заслушано мнение генерала Курочкина. Я хорошо понимал его. До этого от него все время требовали, чтобы он ликвидировал Демянскую группировку и непременно взял Демянск. С этой группировкой у него было чрезвычайно много возни, а результаты не соответствовали усилиям. Очевидно, вся эта история ему надоела, и он заявил о своем согласии с предложениями Генштаба; согласился уйти с обоих своих выступов по сторонам немецкой демянской группировки и спрямить фронт.