Без взаимности (ЛП)

Вот только все это не имеет значения. Никакие обвинения, косые взгляды или чувство вины не заставят меня отказаться от того, что у нас происходит с Томасом. Я не откажусь и не сдамся, потому что Томас счастлив. Ну, не безбрежно счастлив, конечно. Для такого свободного чувства он слишком сильно ощущает свою брошенность и любит слишком безответно. Зато смеется без горечи. Его смех действительно похож на смех, а не на усмешку. Кажется, ничего подобного я от него еще не слышала.

Но со мной Томас именно такой. Его смех грудной и сильный, немного мрачный — как и все в нем; а я словно достаю это на свет.

— У тебя такой скучный кабинет, Томас. Ты только посмотри: все бежевое, — однажды поздно вечером сказала я, сидя у него на коленях.

— А как бы тебе хотелось? Чтобы все было фиолетовым?

— Пф-ф, ну а каким еще? Впрочем, голубой цвет тоже возможен. Оттенок моей тату, например, — той самой, с которой я люблю играть в одиночестве по ночам, — подвигав бедрами, я ощутила под собой его эрекцию.

— Это правда?

— Ага.

— Вот только это моя тату, а ты тут каждую ночь, так что это я с ней играю. Языком, — лизнув шею, Томас прошептал мне на ухо: — До тех пор пока ты не начинаешь просить меня остановиться, тайно при этом надеясь, что я не послушаюсь. Ты про эту тату говоришь?

— Боже, ну ты и засранец.

Запрокинув голову назад, Томас расхохотался. Это меня ошеломило. Ничего подобного я раньше за ним не замечала. Звук его смеха пронзил мое тело насквозь, пропитав возбуждением, но тут было что-то еще. Ведь я не сказала ничего нового, чего не говорила бы раньше, или смешного. Но он никогда не смеялся в ответ. Томас словно начал слышать меня иначе.

Он счастлив. Потому что только когда счастлив, ты смеешься над глупыми шутками.

Разве счастье бывает чем-то неправильным?

Как все происходящее может называться плохим, если в конечном итоге нам дарован смех и хотя бы кратковременный покой?

Когда я полна сомнений или, не в состоянии уснуть на своей мягкой кровати, сворачиваюсь клубком в пустой холодной ванне или на полу шкафа, я вспоминаю его смех.

Думаю о том, как он смеется всякий раз, когда я взбираюсь на него, словно маленькая обезьянка. Томас хохочет, когда я злюсь на него за кражу моих конфет; он часто мстит мне за воровство его сигарет. Хихикает, увидев мои носки в горошек. Подшучивает надо мной, поскольку я упорно ношу «эти нелепые», по его словам, меховые шапки-ушанки. Посмеивается, когда я говорю, что он худший учитель на свете и дает идиотские домашние задания. Смеется, когда во время секса я становлюсь слишком жадной до своего удовольствия. И если я запинаюсь, читая свои стихи верхом на нем и не переставая двигаться.

Томас все смеется, смеется и смеется, а я не перестаю гадать, каким бы он был после ухода Хэдли, не преследуй я его с таким упорством? Превратились бы тонкие линии вокруг его рта и в уголках глаз в глубокие морщины?

Так что, быть может, это на самом деле хорошо — скрываться, нарушать правила и слать к чертям весь остальной мир. Потому что результат того стоит.

Потому что Томас того стоит.

Как бы неразумно это ни было, я продолжаю строить воздушные замки. И по-прежнему считаю себя Золушкой, а Томаса — странным, мрачным и порочным Прекрасным Принцем с разбитым сердцем.

И мне интересно, что произойдет, когда в жизнь Томаса вернется настоящая Золушка и сделает его цельным и счастливым. Я ему тогда больше не понадоблюсь. Томасу больше не будет нужна его распутная принцесса-самозванка.

*** 

Омываемый теплым светом настольной лампы, Томас сидит развалившись в своем кресле и курит. Его рубашка расстегнута, а волосы торчат в разные стороны. Я сижу на полу, опершись на диван, на коленях держу блокнот, а глаз не свожу с его упругих мышц, покрытых капельками пота.

Мне стал привычным этот ритуал — посреди ночи быть с Томасом здесь, в пустом здании, греться в его пышущей энергии и писать, пока он курит. Иногда я слушаю музыку у него в телефоне. Она всегда только инструментальная — песни без слов — поэтому помогает записывать все глупости, какие только приходят мне в голову.

Мой взгляд падает на лежащий на полу темно-бордовый галстук. Томас галстуки обычно не носит, но сегодня у преподавателей было какое-то особенное собрание, поэтому профессор Мастерс настоял, чтобы у всех был более официальный внешний вид. Не далее чем полчаса назад этот галстук красовался на мне, одетой только в носки в горошек, когда я привела нас обоих к оргазмам, сидя на нем верхом. От воспоминания я ерзаю, и, наверное, оставляю влажный след на грубом ковре.

На рабочем столе, у стены, на диване, на полу — Томас брал меня везде. Оглядев кабинет, я почти вижу наши силуэты в каждом углу. Слышу слова, которые он шептал мне на ухо. Чувствую мускусный запах нашего яростного и исступленного секса. Я замечаю валяющиеся повсюду обертки от моих любимых конфет и от шоколадных круассанов Томаса. Обычно я мусорю, а он подбирает за мной и выбрасывает в корзину, глядя на меня раздраженно и снисходительно. Наверное, ради подобного взгляда я так и делаю.