Без записок

- Нет, диких зверей я не специально боялся, просто не было случая особенно бояться. Ну, бывали кабаны у нас в Персии, они были в степи, заходили в сад; бывали другие дикие звери, но они по ночам рыскали, а меня все равно ночью из дома не пускали, поэтому ничего особенно страшного не было. А темной комнаты я боялся, но я не скрывал таких вещей. С одной стороны, надо мной никогда не смеялись ни за какие страхи, ни за какие предрассудки, детские свойства; а отец в те периоды, когда мы были вместе, во мне развивал мужественные свойства просто рассказами о мужественных поступках, о том, какие были люди, и поэтому я сам тянулся к этому. Не к какому-то особенному героизму, а к тому, что есть такое понятие мужество, которое очень высоко и прекрасно; поэтому мальчиком я себя воспитывал очень много в дисциплине. Когда я начал уже больше сознавать, когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, я в себе воспитывал физическую выдержку. Отец, например, считал, что позор, если ты возьмешь горячую кастрюлю и ее выпустишь из рук: держи! А если обожжешь пальцы - потом посмотрим. Это также относилось к утомлению, к боли, к холоду и так далее. Я себя очень воспитывал в этом отношении, потому что мне казалось, что это - да! это мужественное свойство. Когда мне было лет пятнадцать-шестнадцать, я годами, скажем, спал при открытом окне без одеяла, и когда было холодно, я вставал, делал гимнастику, ложился обратно - ну, все это впрок как будто пошло.

Затем школьные годы пошли дальше, три года в той же школе. Почему? Она самая дешевая была, во-первых, затем единственная по тому времени вокруг Парижа и в самом Париже, где можно мне было быть живущим. Потом меня перевели в другую - там был просто рай земной, божьи коровки после того, что я видел в первой школе; самые ярые были просто как картинки.

- Школьную дисциплину вы принимали?

- Я был слишком ленив для того, чтобы быть шаловливым мальчиком; у меня было чувство, что шалости просто того не стоят. Меня школа не интересовала, меня интересовали только русские организации; и кроме того, я обнаружил очень важную вещь: если ты учишься плохо, ты два года сидишь в одном классе, и так как я хотел избавиться от школы поскорее, то я всегда учился так, чтобы не засидеться, это было моим основным двигателем. А некоторые предметы я любил и ими занимался; то есть "некоторые", множественное число, - почти преувеличение, потому что я увлекался латынью. Меня всегда интересовали и увлекали языки, латынь мне страшно нравилась, потому что одновременно с латынью я увлекся архитектурой, а латынь и архитектура одного свойства: это язык, который весь строится по определенным правилам, именно как строишь здание - и грамматика, и синтаксис, и положение слов, и соотношение слов, - и этим меня латынь пленила. Немецкий я любил, немецкую поэзию, которую я и до сих пор люблю. Про архитектуру, когда мне было лет десять, я очень много читал, а потом успокоился, увлекся другим - воинским строем, тем, что называлось родиноведение, то есть всем, что относилось к России, историей, географией, языком опять-таки; и жизнью ради нее. Я учился во французской школе, и там идеологической подкладки никакой не было: просто приходили, учились и уходили, или жили в интернате, но все равно ничего не было за этим.

- Товарищи были по школе или по организации?

- Нет. Были товарищи в организации, то есть люди, мальчики, которых я любил больше или меньше, но я никогда ни к кому не ходил и никогда никого не приглашал.

- Принцип?

- Просто никакого желания не было; я любил сидеть дома у себя в комнате один. Я повесил у себя на стене цитату из Вовенарга( Французский моралист XVIII века): "Тот, кто ко мне придет, окажет мне честь, кто не придет, доставит мне удовольствие"; и единственный раз, когда я пригласил мальчика в гости, он посмотрел на цитату и ушел. Общительным я никогда не был; я любил читать, любил жить со своими мыслями - и любил русские организации. Я их рассматривал как место, где из нас куют что-то, и мне было все равно, кто со мной, если он разделяет эти мысли, нравится он мне или не нравится - мне было совершенно все равно, лишь бы он был готов головой стоять за эти веши.