Без жалости

Странным ему казалось то, что рутина лагерной жизни стала спокойной. Полковника Гришанова больше не было в лагере. В этом Закариас не сомневался. Несмотря на то, что он утратил чувство времени, и ему трудно было следить за течением дней, но вот уже он спал четыре раза, а голоса русского полковника не слышал даже в коридоре тюремного блока, где находились американские офицеры. С другой стороны, к нему никто не приходил и не избивал его. Закариас ел, сидел и думал в полном одиночестве. К своему удивлению, теперь он чувствовал себя лучше. Теперь он понимал, что время, проведённое с Гришановым, превратилось в привычку более опасную, чем пристрастие к спиртному. Его настоящим врагом было одиночество, а не боль и не страх. Воспитанный в семье и в религиозном сообществе, где поощрялись тесные взаимоотношения, он стал членом другого сообщества, в котором все были друзьями. Теперь, когда его лишили этого, сознание Закариаса оказалось в пустоте и он больше не получал никаких внешних раздражителей. Прибавьте к этому боль и страх, и что получается в итоге? Все это гораздо легче увидеть снаружи, чем изнутри. Без сомнения, это было очевидно Гришанову. Я такой же, как и ты, все время повторял он, такой же, как и ты. И вот так, подумал Закариас, он сумел выполнить порученное ему дело. Умно придумано, признал американский полковник. Хотя Закариас не привык к ошибкам и неудачам, он не был невосприимчив к ним. Однажды он едва не погиб в результате собственной ошибки — это было в молодости, когда он учился, осваивая истребители на базе ВВС в Луке, а затем, пять лет спустя, попытался удовлетворить свой интерес к грозовому облаку, посмотреть, как выглядит оно изнутри, и едва не врезался в землю вместо молнии. И вот теперь он совершил новую ошибку.

Закариас не имел представления, чем вызван перерыв в допросах. Может быть, Гришанов уехал докладывать своему начальству о полученных результатах. Как бы то ни было, американцу представилась возможность подумать. Ты согрешил, говорил себе Закариас. Вёл себя как дурак. Но этого больше не повторится. Собственная решимость ему казалась слабой, и Закариас понимал, что ему нужно укрепить её. К счастью, у него появилось на то время. Если это не было подлинным избавлением, то, по крайней мере, стало временной передышкой. Внезапно он вздрогнул и впервые за много дней словно проснулся, как будто во время полёта для выполнения боевого задания. Боже мой, подумал он, это слово. Я боялся молиться об избавлении... и все-таки... Охранники с удивлением заметили бы задумчивую улыбку на его лице, особенно если бы знали, что он снова начал молиться. Их учили, что молитвы, обращённые к Богу, являются фарсом. Это, однако, подумал Закариас, было их несчастьем и ещё может стать его избавлением.

* * *

Он знал, что не может звонить из своего кабинета, никак не может. Ему не хотелось делать этого и по своему домашнему телефону. Звонок пересечёт реку и границу штата, а он знал, что по соображениям безопасности телефонные разговоры с округом Колумбия подчиняются особым правилам. Все телефонные звонки записывались компьютером, и округ Колумбия был единственным местом в Америке, где принимались такие меры предосторожности. Риттер был знаком с существующей процедурой. Ему следовало обсудить тему разговора с начальником отдела, затем с главой управления, а далее могло потребоваться разрешение «главной конторы» — директората ЦРУ, помещавшегося на седьмом этаже. Однако разве можно так долго ждать, особенно когда на карту поставлены жизни американских офицеров. Он обратился с просьбой о предоставлении ему дня отдыха, вполне обоснованно утверждая, что нуждается в нем, чтобы прийти в себя после столь продолжительных перелётов. Получив разрешение, он поехал в город и выбрал для своих целей Смитсоновский музей естествознания. — Там Риттер прошёл мимо чучела слона в вестибюле, посмотрел на план музея с надписью «Вы находитесь вот здесь» и стрелкой. На плане он выбрал телефон-автомат, бросил в прорезь десятицентовую монету и набрал 347-13-47. Это было почти шуткой среди профессионалов. Телефон, номер которого он набрал, зазвонил на столе резидента КГБ, возглавлявшего советскую разведку в Вашингтоне, округ Колумбия. Русские знали об этом и знали также, что те, кому это интересно, знают, что им об этом известно. Шпионский бизнес становится иногда таким причудливым делом, подумал Риттер.

— Да? — послышался голос. Риттер занимался этим впервые и испытывал целую гамму совершенно новых для него чувств, вызванных собственным волнением, спокойным голосом отвечающего, напряжённостью момента. Тем не менее, то, что ему предстояло сказать, было запрограммировано таким образом, что посторонние не смогли бы помешать их официальному разговору.

— Говорит Чарлз. У меня дело, которое для вас весьма важно. Предлагаю встретиться на короткое время для обсуждения. Через час буду ждать вас в Национальном зоопарке, у клетки с белыми тиграми.

— Как я узнаю вас? — спросил голос.

— В левой руке я буду держать журнал «Ньюсуик».