Безбилетник

— То есть использования её избирательно… Я уверена, что даже на заре развития цивилизации человек мог гораздо образнее и красочнее рассказать об окружающем его мире, о своих чувствах, о любви. Ведь он сравнивал свои чувства с весенней природой, с утренним ветерком, с журчанием ручья, а не с гудением тех же реакторов… Вам не кажется, Сэм, что мы, собравшиеся сейчас в лагере, все на одно лицо?

— Нет, Валерия, вы гораздо красивее всех других женщин!

— Спасибо за такой замечательный комплимент, но я вовсе не об этом. Я о нашем внутреннем мире. Во-первых, стало меньше индивидуальностей: всё, что не рационально, — отметено эволюцией. А ведь в этой индивидуальности и заключалась внутренняя изюминка каждого человека. Поверьте мне, Сэм, здесь, на Альме, вы выглядите колоритней всех остальных, вместе взятых. Стас вам просто завидует, хотя никогда не признается в этом!

— Чему же завидовать? Ведь это он капитан космолёта, а не я.

— И всё равно завидует, поверьте моей женской интуиции. Той же вашей индивидуальности. Раньше каждый человек был индивидуален, был личностью, а теперь в лучшем случае какие-то отличительные черты вносит лишь профессия. Я, например, в любой толпе узнаю космолётчика — даже без его форменного кителя. Хотя многие из них считают, что именно китель отличает их…

— Форма во все времена отличала людей. Она и прежде, как и сейчас, задавала при встрече направление для разговора. С моряком можно было безошибочно заводить разговор о кораблях, о морских портах, а с сухопутными офицерами — о военных походах, о крепостях…

— Но ведь тогда практически любой собеседник был интересен. Люди были разделены морями, границами государств, религиями, какими-то национальными традициями. Они рассказывали, по существу, малоизвестное о своих странах, о себе…

— Разве что-то изменилось?

— А сейчас о чём можно говорить? Национальность существует чисто формально, границы государств условны… На всё, даже на взаимоотношения, накладывается этакий узаконенный стандарт. Узаконено то, что рационально, удобно и приятно для большинства человечества. Вот и говорят об одних и тех же знаменитостях, в лучшем случае — об общих знакомых, реже — о семье и работе, ещё реже — об искусстве. Но искусство давно уже стало массовым, поэтому и мнение о нём тоже массовое. Неоткрытых талантов в наше время не бывает! Чтобы сказать собственное мнение о каком-либо произведении, нужно быть профессионалом от искусства, а этому мешает…

Валерия вдруг замолчала, и Стас от мысли, что снова выдал себя треском, даже похолодел. Но Свифт тут же прервал возникшую паузу:

— Что же вы, Валерия, замолчали?

— Я вдруг подумала: а что лично мне помешало всерьёз заняться искусством, о котором я сейчас глубокомысленно рассуждаю?..

— Наверное, как и у большинства, нехватка времени?

— Или что-то другое… Может быть, боязнь быть не такой, как все?

— Вы, Валерия, и так не такая, как все.

— Не льстите, Сэм, — такая же! Все стремились в космолётчики, вот и я ринулась в общем потоке… В детстве, помнится, я очень любила читать старые книги, которые, как я знаю, не особо пользуются спросом в библиотеках. Но литературоведом тоже так и не стала… Вот именно: я поучаю вас, а если бы мне самой предложили сейчас выбирать между искусством и работой, я, пожалуй, выбрала бы работу. Я смирилась. Хотя, наверное, всё-таки главнее найти своё призвание… Вы нашли своё, Сэм?

— Я считал, что нашёл. Но потом вмешались роковые обстоятельства — и теперь они просто руководят мной. О каком призвании может говорить прикованный, например, к веслу галеры? Это вы, Валерия свободны в выборе как профессии, так и любви!

— Любовь не выбирают: её либо находят, либо нет. Но это тема уже для другого разговора. Мы и так засиделись — как бы нас не начали разыскивать в лагере… Пойдёмте, Сэм!

Когда шаги Валерии и сопровождавшего её Свифта затихли, Стас подождал ещё некоторое время и занялся освобождением из плена. Его спину и плечи жгло уже невыносимо, а на затылке словно бы тлела горсть раскалённых углей. Сначала он медленно высвободил менее захваченную «шаром» левую руку, потом, терпеливо снося уколы новых крючков в немеющие пальцы, стал освобождать рукав правой руки.

Это занятие его настолько поглотило, что Стас не сразу расслышал треск веток и ритмичное пыхтение какого-то крупного зверя. Звук был такой, будто работал мощный вакуумный насос.

Стас поднял глаза — и даже вздрогнул: два агатово-чёрных круглых глаза смотрели прямо на него поверх «шаров». Если бы его спросили, кого напоминает видимая часть животного, он бы, не задумываясь, ответил, что земного носорога. В остальном же это было настоящее страшилище: шишковатая, с выдающимися пучками зелёных волос морда была снабжена изогнутым коричневым рогом на конце носа, увенчана маленькими круглыми ушками на самой макушке. Пристальный изучающий взгляд, казалось, подавлял волю — как взгляд земного удава. И если учесть, что диаметры «шаров»-кустарников составляли порядка четырёх метров, а голова возвышалась над ними ещё ровно на столько же — то размеры чудовища ужасали.