Бездна

– Ты прав, хватит болтовни. Начинаем строить для него инфраструктуру. Его барское имение, псарню, где будет брать борзыми щенками… или это не он брал?.. конюшню для орловских рысаков, ванную, туалет…

Казуальник прервал:

– Какую ванную? Тогда мылись в кадке. А туалетом служил горшок под кроватью. Днем проще было помочиться с крыльца. Ради такого дела стоит посмотреть в википедии, что тогда было и каким.

Гавгамел вышел вперед, могучий и кряжистый, как бессмертный олимпийский бог, что уже создавал мир, красиво и мощно раскинул руки.

– Готовы?

Я сказал в нетерпении:

– Начали!

Глава 14

И хотя всё это можно было создать за минуту, даже за секунды, будь мы пособраннее и дисциплинированнее, но провозились полдня, убирая асфальт и брусчатку и заставляя возникать на их месте убогие строения, чахлые деревца тогдашних садов, стаю худых и горбатых собак, такими были борзые, а потом насажали вдоль едва заметной дороги мелкие уродливые домишки крестьян.

Головной дом имения, массивный и весь из неотёсанного дерева, обзавёлся крышей, некоторое время в ускоренном темпе менялись наличники и ставни, а когда всё застыло в неподвижности, мы некоторое время почти не дышали, словно страшились, что все рассеется.

Наконец Гавгамел, сияющий и торжественный, широким жестом указал на главный дом усадьбы.

– Всё вроде бы… Шеф?

Я произнес сдавленным голосом:

– Проверим.

Южанин пояснил с дивана:

– Все восстановлено по документам, щас вот просматриваю. Пушкин очнётся в своем кабинете и на той кровати, где… склеил ласты. Или испустил дух.

– Отдал Богу душу, – уточнил Гавгамел. – Он был религиозен, несмотря на бунтарство. В загробную жизнь верил, но при таком обилии баб-с, шампанского и мирской суеты особо в мракобесие не вникал.

Южанин сказал предостерегающе:

– Ш-ш-ш… только не при Казуальнике. Он всё ещё верит в Бога.

– Не ещё, – поправил Казуальник педантично, – а снова. На новом уровне самопознания себя и своего места во вселенной.

– На том самом, – согласился Гавгамел, – что ниже, хоть и выше. Нам это знакомо, проходили. А вот Пушкину ещё предстоит.

Я всё ещё мысленно сравнивал созданное с документами той эпохи, где сохранилась обстановка пушкинского имения. С виду всё верно, умом понимаем, что воссоздано с точностью до атома, но неужели в такой убогости жили даже дворяне?

Тартарин всматривался с великим подозрением. На лице отчётливое желание найти хоть что-то, к чему можно придраться и показать своё превосходство, наконец сказал с апломбом:

– А где конюшня?.. Ну место, где порол крепостных?.. Кстати, как насчёт этичности в данном варианте?.. Пусть не реальные, но все же как-то коробит моё пролетарское воспитание в стиле кантианства.

Гавгамел ответил обиженно:

– Мы же сейчас просто восстановители прошлого, технические работники! Нас моральные проблемы не копулируют.

Я вздохнул, как раз моральные проблемы и будут доставать всё больше, их решать труднее, а Казуальник, видя мои насупленные брови, сказал поспешно:

– Шеф, алмазно ясно, каждый воскрешённый должен получить обстановку своей эпохи! Так?.

– Так, – ответил я с неохотой. – Это аксиоматично.

– Это первый шаг, – заявил Казуальник, – мы его сейчас сделали! Не скажу, что очень трудный шаг, но всё равно никто ещё не топтал сюда тропу!

– В неизведанное, – подсказал Южанин.

– В неизведанное, – согласился Казуальник. – А дальше решим, что… ага, дальше и глыбже.

– Что решим? – спросил Ламмер, вид у него был такой, что одновременно насилует наложниц в своем виртуальном мире, – С чем решим?

Казуальник пояснил терпеливо:

– То ли оставить наше всё в том привычном мире, я о Пушкине, если некоторые тут недопонимают, то ли приобщать к нашему.

Я обдумывал, всегда у нас так, сперва делаем, а потом думаем, что же натворили, а Гавгамел сказал весело:

– Ты что, как это приобщать к нашему? Пушкин повесится или под паровоз скакнёт, как Анна Каренина, если не дать пороть крепостных и трахать деревенских девок по его законному и неотъемлемому праву господина и барина! Вообще-то я по своей мудрости умнейшего из пескарей не взялся бы решать.

Я спросил с подозрением:

– Что не взялся бы?

Он ответил с заметным сомнением в голосе:

– Тащить воскрешённых в наш разноцветный мир или оставлять в их однотонном… Но мне хорошо, я не начальник.

– Наше счастье, – пробормотал Южанин, – а то бы ты наначальствовал. Шеф, твоё решение?

Я ощутил себя на перекрестье взглядов, смотрят так, словно я у расстрельного столба. Хреновое чувство, воскрешение предков не совсем уж и виновато, что-то в последнее время грызёт и гложет не пойми что, словно я сраный интеллигент какой, хотя вообще-то он и есть, но признаваться стыдно, я же в своё время в качалку ходил, вспомнить стыдно…

– А что остаётся? – проговорил я с усилием. – Только надежда, наш компас земной!.. И удача наградой за смелость. Авось удачнется. Разве у нас не в крови, что как только можно, так делаем сразу, а потом думаем, то ли сделали? Человек – это звучит гордо и даже местами красиво! Если смотреть сбоку не вприщур и не всматриваться, а то глазам вредно.

Гавгамел спросил со вздохом: