Бездна

– Ещё кто-то хочет узнать, почему мы здесь на грешной земле, а не с сингулярами?

Ламмер сказал сладким голосом:

– Шеф уже объяснил предельно ясно, хотя и туманно. Это чтоб не обидеть здесь некоторых.

Казуальник сказал бодро:

– И вообще, не стоит присматриваться! Пусть лошадь присматривается, у неё голова большая и уши торчком. Мы же люди, а не?.. Так чего думать? Давайте делать! Имение вон какое отгрохали! Вот так и Пушкина воскресим, он же поменьше имения. А там посмотрим. Если не так, переиграем.

Южанин уточнил с кривой ухмылкой:

– Пушкина в распыл, сделаем другого, посовременнее?.. А как же насчёт этой, как её… ага, аристотелевской этики?.. А то и вовсе гегелевской? Нехорошо делать нехорошо, хоть и весело. Хотя вообще-то иначе бывает совсем редкостно, да и то в легендах. Но мы же должны стремиться, иначе что, Бога нет?

– Давай без всяких вообще-то, – прервал Тартарин. – Мало ли что нам хочется, надо делать что надобно, старче!

Остальные помалкивают, ждут. Я переминался с ноги на ногу, всё ещё в тягостных раздумьях, как Некрасов о судьбе русского языка, сами делаем только то, что хочется, куда только столько и влезает, но хотелки всё ещё не кончились.

Гавгамел окинул взглядом группу, как-то все овечатся в тесную кучку, но с виду совсем не могучую, словно черпают друг в друге уверенность, сделал несколько шагов взад-вперед, с силой топая в каменные плиты площади, словно статуя командора на пути к Дон Жуану..

– А почему нехорошо, – прогрохотал он, – если сам Пушкин знать не будет? Может быть, нас самих периодически пускают в распыл! И знать не знаем, что возрождают уже нас не такими, какие были. А то и вовсе не нас!..

Южанин огляделся, облачился в величавость и по-императорски повёл дланью. На высоте его роста сформировался роскошный стол с позолоченными ножками в виде львов и драконов, плавно опустился на землю.

– Имение к приёму Пушкина готово, – сказал он громко, – остался последний штрих!.. Воскресить самого Пушкина. Перекусим червячка, а то что-то под ложечкой сосёт… и сделаем этот великий исторический шаг!

Я смолчал, задержал дыхание, а потом выпустил его вместе с гневом как можно незаметнее.

Все оживились, понятное и приятное действо, кресла уже оформляются из воздуха, мягко подплыли под задницы. Расселись, переговариваются, столешница торопливо заполняется королевскими блюдами, только перед Южанином опустилась широкая тарелка с малосольными огурчиками.

Он тут же запустил лапу в самую середину, заулыбался, довольный по самое не могу, смачно захрустел, человек должен быть счастлив, за это боролись и умирали сотни тысяч борцов за свободу и права человечества.

Казуальник, напротив, нахмурился.

– Гавгамел, ты рухнулся? Как это в распыл?.. Нас нельзя!..

– Почему? – спросил Гавгамел с интересом.

– Потому что нельзя, – отрубил Казуальник. – А где тогда этика?.. И вообще на эту тему лучше прекратить разговорчики!.. А то дороетесь до всяких там солипсизмей, вольнодумцы хреновы. Мы есть и будем. Мы – краеугольный камень мира, даже если он на черепахе или трёх слонах. И чтоб никакого якобинства!

Гавгамел сказал со вздохом:

– Хорошо-хорошо. Ты прав, нельзя умничать. Умным жить невесело, ещё Грибоедову кто-то сказал, хоть он и дворянин.

У меня мелькнуло: а в самом деле, почему воскрешаем именно Пушкина?.. Глупо как-то. Говорим, что Пушкин – наше всё, но это по привычке, так говорили наши родители. Мы лишь повторяем, но на другие времена – другие песни, а мы всё тянем прежнюю, гордимся своим консерватизмом. Привычно гордимся, так проще. С другой стороны, не пытаюсь ли я как-то отсрочить, оттянуть воскрешение?

Южанин, продолжая с хрустом пожирать малосольные огурчики, словно орешки, вдруг спросил с набитым ртом:

– А как насчет того, что новость о воскрешении пойдет дальше? Захотят и другие заняться таким смешным для кого-то делом. У нас же нет запрета на уровне законов! Сейчас свобода ждет нас радостно у входа. И у выхода тоже.

Гавгамел нахмурился.

– Намекаешь, что могут заняться воскрешательством и всякие там? С соплями до полу?

Южанин промплямкал:

– Разве намекаю? Я прямо в твой медный лоб!.. Молотом Тора, что всё равно так красиво отскакивает, залюбоваться можно… Мне как-то неприкольно, когда несколько Пушкиных. Хотя если для тех, кто разбрасывает в коридоре банановые шкурки……

Ламмер красиво отставил в протянутой руке фужер с вином и сказал с тревогой интеллигентного человека:

– Законодательство не успевает, а простым советским людям заняться нечем. Там что вполне может в нашем мире появиться и пара сот Пушкиных, тысяча Мерилин Монро, миллион Креопетр…

– Свят-свят, – сказал Гавгамел зло.

– Клеопатрей, – поправил Южанин и пояснил с барской снисходительностью, – Была такая египетская царевна…

– Царица, – поправил Гавгамел. – По слухам, даже Нефертити перенефертитит, у той сисек почти не было. Нынешний пипл скажет, что не надо нам таких нефертитей. Но успеет навозрождать и нефертить, и всяких там гейш типа Таис Афинской, до того, как федорианство устаканят в правовое русло.

Гавгамел прогремел тяжёлым голосом: