Читаем Бездна полностью

— Quel nom, ah? Фа-ма-гантовъ… C'était si comique, что я пятнадцать лѣтъ продержалъ его здѣсь изъ-за этого… изъ-за смѣха, который доставляла мнѣ каждый разъ эта подпись: «маіоръ Фамагантовъ» — подъ его рапортами… Онъ мнѣ рапорты писалъ, по-военному… C'était un майоръ въ отставкѣ. Et voleur avec cela!… Я сюда прежде никогда не ѣздилъ: видъ этого дома me soulevait le coeur. Когда мнѣ случалось пріѣзжать лѣтомъ въ Россію, я бывалъ въ моемъ Тамбовскомъ имѣніи, Зарѣчьи, qui me venait de ma mère, — она рожденная княжна Пужбольская была… Тамъ домъ — дворецъ, строенный по планамъ Растрелли… On me volait de tous les côtés, я зналъ, mais qu'у pouvais-je faire? Я служилъ за границей, при посольствахъ… le meilleur de mon existence у а passé… Я самимъ покойнымъ Государемъ былъ назначенъ почетнымъ кавалеромъ, chevalier d'honneur, при коронаціи de la reine Victoria… Первый секретарь въ Парижѣ, потомъ совѣтникъ въ Вѣнѣ aux plus beaux jours de l'aristocratie autrichienne… Des succès de femme en veuxtu — en voilа, et partout… Я съ именемъ моимъ и состояніемъ могъ жениться на знатнѣйшей невѣстѣ въ Европѣ et arriver à tout…

Докторъ счелъ нужнымъ вздохнуть и развести руками въ знавъ участія въ этой исповѣди.

— J'ai agi en gentilhomme… Я далъ имя мое бѣдной дворянкѣ — они мнѣ сосѣди были по Зарѣчью, — que j'avais eu la maladresse de séduire, проговорилъ онъ шопотомъ, — я женился на ней… On m'а toujours reproché cette bêtise… Съ такою женой, дѣйствительно, — elle ne savait même pas le franèais, — я не могъ уже болѣе думать о дипломатической карьерѣ… даже въ Петербургѣ не могъ жить… Но я всегда былъ un honnête homme: я какъ совѣсть мнѣ говорила, такъ и сдѣлалъ… Et puis c'était une si excellente et douce créature, — знаете, какъ по-русски говорится, безотвѣтная такая, m'adorant de toute son âme…

Онъ тихо заплакалъ и сталъ искать кругомъ выпавшій у него изъ рукъ платовъ — утереть глаза.

Фирсовъ поднялъ его съ полу и подалъ ему. Онъ продолжалъ, всхлипывая и разводя платкомъ по лицу дрожавшими пальцами:

— Она мнѣ говорила, умирая: «Безъ меня у тебя все прахомъ пойдетъ; ты слишкомъ баринъ большой, слишкомъ довѣрчивъ и простъ»… Простъ, — elle me l'a dit en toutes lettres, конечно не въ обиду мнѣ, pauvre femme… И она была права: послѣ ея смерти началась для меня la grande dégringolade… Я тогда жилъ въ отставкѣ, въ Москвѣ…

— А тамъ двухаршинныя стерляди, инфернальная Англійскаго клуба, Цыгане и прочая. усмѣхнулся и подмигнулъ отставной жуиръ-докторъ.

— А эманципацію вы забыли? вскликнулъ Дмитрій Сергѣецичъ, — l'émancipation qui m'а achevé?

— Ну да, конечно, согласился тотъ;- такъ вѣдь съ этимъ ничего не подѣлаешь, ваше превосходительство, помириться: надо… И слабость осилить постараться, добавилъ онъ впоілголоса.

Старикъ заметался опять въ своемъ креслѣ, отворачиваясь отъ него:

— Oh, mon Dieu Seigneur, онѣ здѣсь pour un petit verre de plus готовы съѣсть меня!

— Вы вотъ изъ-за этихъ птиверъ безъ ногъ сидите, а будете продолжать — и того хуже будетъ, предваряю васъ серьезно.

Глаза сверкнули и туловище недужнаго быстро перевалило въ сторону говорившаго:

— Что хуже, что еще можетъ быть хуже? залепеталъ онъ трепетнымъ шопотомъ:- la mort?.. Я зову ее, какъ избавительницу. Я самъ… я самъ… (Онъ оборвалъ на полуфразѣ, испуганно оглядываясь кругомъ)… Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше!.. Все прошлое, все мое сокрушено и попрано… Я родился бариномъ, такимъ и умру dans ma misère, — а они, ma descendance, вы слышали, они плюютъ… ils crachent avec délice на все, что было свято для меня и для отцовъ моихъ… Сынъ былъ — и нѣтъ его… Онъ ушелъ «народу служить»… учить мужиковъ господамъ горло рѣзать… Это мой сынъ… первенецъ мой, comme on dit!.. На что же жить еще, для кого? Нищъ, старъ, безсиленъ, un fardeau et une honte pour tout ce qui m'entoure…

Онъ засмѣялся нежданно опять, какъ бы про себя, ѣдкимъ? надрывающимъ смѣхомъ:

— Avoir passé la moitié de sa vie à danser des cotillons avec des princesses du sang — и дойти до того, что какой-нибудь кабатчикъ…

— Да какой rабатчикъ? чтj это онъ вамъ дался, Дмитрій Сергѣевичъ! перебилъ его Фирсовъ съ изумленіемъ.

— Я вамъ это скажу, отвѣтила вмѣсто него дочь, выходя изъ-за перегородки и протягивая доктору пузырекъ съ лѣкарственными каплями:- онъ (она кивнула на отца,) вчера, не довольствуясь тою порціей (она какъ бы не рѣшалась прибавить, чего,), которую вы дозволили ему давать, сталъ требовать отъ меня еще. У меня оставалось въ бутылкѣ на небольшую рюмку. Я налила ему. Ему показалось мало. Начались крики, слезы, отчаяніе… Я ему говорю: «вамъ это вредно; запрещено, да и нѣтъ больше, все: въ цѣломъ домѣ ни капли болѣе не найдешь». Онъ и слушать не хочетъ: «посылай на село, къ Макару»!.. А съ чѣмъ послать? Мы забрали у Maкара на двадцать рублей слишкомъ въ долгъ, и онъ, отпуская послѣдній штофъ, объявилъ рѣшительно Маврѣ, что не станетъ больше въ кредитъ давать… А у меня ни гроша не было, — я такъ и говорю ему, но онъ…

— Epargnez nous ces ignobles détails!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза