Бездна

Я услышал, как она роется в своем клатче и сыплет проклятиями по-испански. Потом она подошла к кровати, чтобы разбудить меня: у нее проблема.

* * *

Мы сидим в самолете. Атмосфера напряженная, но у меня все равно легко на душе. Что мне теперь облака, что мне добро и зло: я согрешил для нашего же счастья. Я пью «гарибальди», красное, как рубашка этого патриота, и полное витаминов[135]. Пас попросила только воды. С газом. Я смотрю на нее: она – мой иллюминатор, мой пейзаж. Пас нервно ерошит волосы, она мрачна как туча, я чувствую исходящие от нее отрицательные волны. И уже подстерегаю первые признаки. Любовь моя, не бойся, я готов переносить все твои капризы, твою утреннюю тошноту, твои разбухшие груди с потемневшими сосками. Я буду твердить, что ты красива, даже тогда, когда твой живот округлится, как воздушный шар.

Мы чуть не опоздали на самолет из-за ее яростных поисков пропажи в отеле, куда нам пришлось вернуться за вещами, покинув чрево кита, – о, посмотрел бы ты на физиономию сторожа, когда мы оба – торжествующие Ионы – выбрались на свет божий! Она все перерыла в своей косметичке, в чемодане, в сетчатой мусорной корзине в ванной, заглянула даже под кровать. А я твердил, что нам нужно срочно ехать в аэропорт, настаивал, требовал, кричал: я должен успеть на этот рейс, у меня важнейшее совещание в Париже! Устав от бесплодных поисков, в отчаянии, она наконец решилась меня спросить: «Ты не видел мои пилюли?» Не мог же я ей ответить: «Я их украл, потому что хочу от тебя ребенка и не уверен, что ты хочешь его от меня»? И вместо этого рявкнул: «Твои пилюли? А мне-то они зачем?»

Зачем… Да затем, чтобы швырнуть их подальше в камыши, черт возьми!

Неужели я совершил преступление? Неужели я такой уж мерзавец? Согласен, подобное решение обычно принимают вдвоем. Но что, если один из двоих не желает в этом участвовать? Она требовала найти ей аптеку. К счастью, было еще рано, вся Джудекка спала. Я благословлял итальянскую dolce vita. «Мы опоздаем на самолет!» – твердо сказал я, чтобы заставить ее сесть в водное такси. И смотрел, смотрел во все глаза, стараясь запечатлеть в памяти образ этого города, свернувшегося, как улитка, лежащего на воде и пронизанного водой, готового прорасти новой жизнью, готового сделать меня отцом.

Мы летим над Альпами. Снежные вершины сверкают на солнце. Молчание, разделявшее нас с момента взлета, словно заморозило облака, сквозь которые мы плывем, защищенные от смерти оранжевым корпусом. Она бледна. Я ласково касаюсь ее плеча:

– Что с тобой, Пас?

– Ничего.

– Это из-за пропажи пилюль?

Помолчав, она отвечает: «Да».

Я понял это с самого момента ее пробуждения, но услышать, что она расстроена, услышать, что ее расстроило, мне было по-настоящему больно.

– А почему? Разве ты не хотела бы ребенка от меня?

Я спрашиваю это так мягко, как только возможно. Так любовно, как только возможно. И улыбаюсь ей. Она наконец смотрит на меня. И говорит, как отрезает:

– Я не хочу никакого ребенка. В любом случае, у меня есть в запасе еще трое суток, чтобы принять пилюлю!

– А почему ты не хочешь?

Несколько долгих секунд она молчит. А потом произносит фразу, которая тогда показалась мне просто абсурдной:

– Потому что я усыновила акулу[136].

Я чуть не подавился своим «гарибальди». Откинувшись на спинку кресла, я переспросил:

– Что ты сделала?

– Усыновила акулу.

Она сказала это, уставившись в свой стакан, где пузырилась газировка. Солнце, заглянувшее в иллюминатор, танцевало на ее столике пятнами света и тени. Стюард попросил пристегнуть ремни: ожидалась турбуленция.

III Ребенок

Объявление для Сезара

Тебе трудно будет понять то, что я скажу Эктор. У тебя есть старший брат, и этот брат – акула.

Не знаю, каким образом эта идея угнездилась в голове твоей матери. И стала подлинным наваждением. Не знаю также, откуда взялась эта внезапная страсть к акулам. Конечно, твоя мать родилась у моря. Но в этой части Атлантики, омывающей берега ее родной Астурии, неизвестна порода хищников, которую она выбрала для опеки, – большая акула-молот, Sphyrna mokarran. Такие бороздят океан – и на трехсотметровой глубине, и на поверхности – почти исключительно в Южном полушарии – от Нижней Калифорнии до побережья Мозамбика, от Большого Австралийского рифа до темно-синих глубин Красного моря. Они живут около тридцати семи лет; взрослые особи, достигающие шести метров в длину, могут весить пятьсот и более килограммов.