Бездна

– После того, как он выиграл в ней, проиграв ее?

– Мне очень нравится эта максима.

– Банальное клише.

Я стащил с себя брюки и повесил их на спинку деревянного стула, напомнившего мне стулья в моей нормандской школе.

– Мне кажется, что клише, это когда говорят: «Я проиграл свою жизнь, выигрывая ее», – возразила Пас.

– Ну, это слоган мая 68 года…[153]

– … который он перевернул с ног на голову, – уточнила она.

– И все же это банальный слоган, а не философия. Как и другие глупости того времени, типа «Под асфальтом находятся пляжи» или «Все есть политика». Ты заметила, что слово «слоган» употребляется и при демонстрациях, и в рекламе? Они все-таки нас одурачили, эти детишки 68-го, притворившись, будто борются с обществом потребления.

– А фраза «Нельзя влюбиться в темпы роста» – чем она плоха?

– Но я же не утверждаю, что среди них не было талантливых людей.

– Все равно, они тогда здорово позабавились.

– Проблема вот в чем: они хотели, чтобы это никогда не кончалось. В прессе полно таких штук. «Наслаждайтесь беспрепятственно до самого конца!»… Скоро они призовут к тому, чтобы наслаждаться, не слыша, – сказал я, направляясь в ванную.

Она засмеялась:

– Вот дурачок! А кстати, почему ты так любишь расхаживать голышом?

– Наследие моих немецких предков.

Она снова засмеялась:

– А вот это уже клише!

– Ты права, моя гордая испаночка, – ответил я, выжимая пасту на зубную щетку.

– Вот ты насмехаешься, а мне клише нравятся. Я думаю, их критикуют потому, что они говорят правду.

– Ах, вот как? Значит, ты танцуешь фламенко? Ты любишь корриду? Или я рассуждаю, как дурак?

– Нет, просто ты, как все французы, знаешь все обо всем. А что касается фламенко или корриды, то они говорят о смерти и о сакральном, и, значит, это правда. И о смысле праздника тоже… Признай, что в Испании умеют устраивать праздники, даже когда дела идут плохо. А вы, французы, такие холодные… И вечно ноете…

Я не мог ей ответить. Потому что рот у меня был полон пасты, и потому что она говорила правду. Пас продолжала, все еще лежа в постели и поглаживая свой живот, словно изучала пальцами глобус:

– Утверждать, что итальянский кофе великолепен, это клише, верно? Однако это факт: итальянский кофе ДЕЙСТВИТЕЛЬНО великолепен. Утверждать, что немцы – гораздо более организованный народ, чем другие, это тоже клише? Однако, выражая согласие, они говорят «in Ordnung», то есть «порядок»! Утверждать, что французы считают себя высшей расой, это опять клише? Я могу привести тебе множество примеров этого клише, взять хоть тебя или Тарика… Вы вечно поучаете всех остальных! Та к что, как видишь, клише говорят правду, и я обожаю клише.

– А мир устроен прекрасно, а ты – фотограф, и это тоже правда! – провозгласил я, закрывая кран.

Пас опять засмеялась. Здесь она чувствовала себя счастливой. Солнце позолотило ее живот. Как, наверное, была приятна там, внутри, эта теплая ласка! Твоя мать плавала в море каждый день. Аромат морской соли вытеснил запах хлорки ее бассейнов. Она плавала вместе с тобой. Я многое бы дал, чтобы насладиться этим двойным купанием. Ты плавал вместе со своей матерью, которая плавала в море. Этакие морские матрешки!

* * *

Как-то вечером Анри втянул меня в разговор о «серых зонах». Так назывался проект, который мы с ним задумали с нашей первой встречи. На одном празднике в Кабуле. Он только что получил присланные из Комеди Франсэз костюмы, которые хотел распределить по местным школам, чтобы организовать в них театральные кружки. На том празднике он красовался в парике времен Людовика XIV, пил виски и танцевал под «Please Stand Up» Эминема, несущееся из огромных колонок. Ясно помню одно свое впечатление: автоматы охранников валялись за воротами, а их владельцы-пуштуны беззаботно развлекались в саду. Достаточно было швырнуть через стену одну-единственную гранату, чтобы разнести в клочья наших носителей культуры, обряженных в дурацкие камзолы и фижмы.

Чокаясь с ним, я сказал:

– Мне кажется, что весь мир, с виду охваченный глобализацией, в действительности распадается на части, на сгнившие обломки. И что планисферу испещрили «серые зоны» – целые регионы, мало-помалу исчезающие из медийного пространства.

Лицо Анри под кудрявым париком вспыхнуло. Он только что вернулся из иракского Курдистана, где установил надувной кинотеатр в самом центре Эрбиля, показав «Cinema Paradiso»[154] на территории, где двести тысяч жителей подверглись газовой атаке Али-химика, кузена Саддама Хусейна. Стало быть, даже в этих гиблых местах можно было кое-чего достичь. Теперь он хотел, чтобы мы отправились в Абхазию, в Южную Осетию, в Сомали, в Эритрею, на сотни островков, затерявшихся между Индонезией и Филиппинами, или в такие проклятые города, как Лагос или йеменский Санаа, чтобы понять основы их существования и культуры и помочь сохранить все это в неприкосновенности, пока не поздно.

– Хочу напомнить, что эта идея принадлежала тебе, – сказал он в этот вечер, подливая мне белого вина.

– Ну и что? Я был тогда пьян и сентиментален…