Бездна голодных глаз

Воришка внезапно извернулся и метнулся в сторону. Мы не стали его удерживать, и лишь Гро, до той поры молчавший, молниеносно пнул парня ногой в тощий зад. Вдогонку. И достал.

— Зараза, — пробормотал Грольн, — мразь дешевая… Меня такие в детстве все мучили… Ты понял, Сарт, понял, что он говорил — про Махишу твоего?

— Понял, Гро, понял… И Эйнар понял — чего уж тут сложного?

— Ест он здесь, — подал голос насупленный Эйнар. — Это я про Махишу. Перекресток у него тут. Маленький, слабенький, но… Драка, вера-ярость боевая, народу куча… Правильно ты этого, Гро, пнул, щенка ядовитого, жаль, я не сообразил…

Я снова посмотрел на Предстоятеля Махишу. На Бычару Маха, ловчилу по маленькой. И вспомнил, каким он был в Доме. И как предлагал меня убить.

Боги, боги — где ты, Лайна моя ночная, и как ты выглядишь теперь?! Что ж ты, Дом, Дом-на-Перекрестке, сука безголосая, изменчивая…

…А потом начались бои. Как зрелище, они утомили меня почти сразу. Я не люблю грязи. Я не люблю игр без правил. Я не люблю потех для бедных. Для нищих. Для нищих духом, будь они хоть трижды блаженны, как говаривали среди адептов Хаалана.

Все свое внимание я сосредоточил на Махише, который с первой секунды оказался у помоста, бросив столик и бумаги на нем. Я смотрел, и мне было больно и противно — но я смотрел.

Рядом что-то бормотал Гро, неслышимый в людском гаме, но он не знал Предстоятелей раньше, и поэтому был не в состоянии понять разницу.

А я знал.

Сморщившийся Махиша — я все не мог привыкнуть к его поганой кличке — вцепился в край помоста трясущимися руками, из уголка кривого рта потекла струйка слюны, липкой и темной, и взгляд Предстоятеля словно прикипел к волкодавам рода человеческого, ломавшим свои и чужие кости — он купался в душной ауре криков, воя, крови и яростной зависти возбужденных зрителей.

Я припомнил миф о богоотступнике, мучимом диким голодом, что бы и сколько бы он ни ел. Махиша походил на героя этой страшной легенды.

Он ел — и не мог насытиться. Дом отринул его, а сам он уже разучился быть — Предстоятелем.

И все же он был им.

Эйнар внезапно двинулся вперед — но не к Махише, а к помосту — и я вернулся к грешной действительности и действу на залитой кровью сцене.

Человек в левом углу был, как я понял, местной сенсацией: долгожданной, остро приправленной и непременно — под занавес.

— Рукошлеп… — почти одновременно выдохнула спрессованная толпа. — Найк-Юродивый…

Сперва я подумал, что Рукошлеп — карлик. С обычным для карликов телосложением — непропорционально короткие, кривые ноги, могучее кабанье туловище и волосатые руки с огромными кистями, которыми Найк вполне мог бы, не сгибаясь, почесать колено. Или даже ниже.

И лишь потом, когда пара-тройка доброхотов запрыгнула на помост и стала растирать Рукошлепу косматые плечи и спину — я сообразил, что он не карлик. Отнюдь не карлик, а даже повыше среднего роста.

И тогда мне стало страшно — когда я заметил испуг во взгляде бойца в правом углу и веселый звериный блеск голубых невинных глаз Найка-Рукошлепа, по обе стороны от проваленной переносицы.

Карлик-переросток. Мстящий за свое уродство. И делающий это с удовольствием.

Эйнар встал у края деревянного сооружения, и его растрепанная грива оказалась как раз на уровне колен того бойца, чей испуганный взгляд никак не вязался с мощной и по-своему красивой фигурой.

Изумленный вышибала, глазевший до этого по сторонам, шагнул было к нарушителю, но Эйнар отстранил его с такой властной уверенностью, что гроза здешних буянов невольно повиновался.

— Не дерись с этим, — сказал Эйнар, и заявленный боец дернулся и затравленно глянул вниз, откуда донесся неожиданный голос.

— Не дерись с этим. Он тебя искалечит. Убивать не станет, но изуродует обязательно. Он не виноват, что сам урод, но… Слезай, парень, и уходи.

И Эйнар успокаивающе похлопал бойца по голени.

Лучше бы он этого не делал. Нога у парня подвернулась, и тот со всего маху грохнулся с помоста на землю. Потом он коротко застонал и замер, плотно сомкнув веки.

По-моему, он был жив и здоров, и очень рад подвернувшемуся случаю сохранить лицо и избежать боя.

На мгновение все замерло. И в наступившей тишине Найк-Рукошлеп захохотал и вперевалочку прошел через весь помост, кривя вспухшие губы в радостной гримасе.

— Лезь сюда, детинушка, — счастливым тенорком пропел Найк. — Давай лапочку… вот, вот, умница…

И, когда Эйнар протянул ему руку, лже-карлик одним рывком выдернул Мифотворца на помост, отошел на шаг назад и внезапно шлепнул Эйнара ладонью по лицу.

Я понял, почему Найка прозвали Рукошлепом. Этой оплеухой можно было опрокинуть статую.

Эйнар инстинктивно отклонился, и кончики узловатых пальцев Найка с нестрижеными ногтями полоснули Эйнара по глазам.

Он схватился за лицо. Он закричал — и жуток был крик бывшего слепого. А когда он отнял руки от лица — закричал я.

Глаза Мифотворца были целы. Они воспалились, налились кровавыми прожилками, но — уцелели. И из багровой глубины глазниц Эйнара, не любящего делать людям больно, довольно оскалилось боевое безумие затаившегося до поры прошлого.