Бездна Кавказа

— Деньги — мусор, — сказал водитель. — Людям помогать надо, на то мы и люди. Сегодня я тебе помогу, а завтра, глядишь, и ты меня выручишь. Ты спереди, спереди садись, а то у меня там, на заднем, барахло…

На заднем сиденье «Святогора» действительно было грудой навалено то, что водитель очень точно определил как барахло. Это было именно барахло — еще не мусор, но уже и не те вещи, которыми стал бы пользоваться наделенный элементарной чистоплотностью человек. Тут были разрозненные предметы одежды, от женских кофточек до драного овчинного тулупа, какие-то кастрюли с отбитой эмалью, заросшая темно-коричневыми буграми пригоревшей еды электрическая плитка, свернутое в рулон линялое ватное одеяло с торчащими из прорех клочьями серой ваты и еще много всякой всячины.

— Решил хлам на дачу вывезти, — пояснил водитель, устраиваясь за рулем и дисциплинированно пристегиваясь ремнем безопасности. — По уму, конечно, всему этому добру прямая дорога на помойку, но разве бабу переспоришь?

— С бабой спорить — себя не уважать, — ввернул Старый. — У тебя здесь курить можно?

— У меня здесь только нужду справлять нельзя, а все остальное можно, — заверил водитель, манипулируя рычагом в поисках куда-то запропастившейся первой передачи.

— Тогда дай огня.

На время оставив в покое злополучный рычаг, водитель сунул руку в карман и протянул Старому коробок спичек. Майор попытался припомнить, когда он в последний раз прикуривал от спички, и не смог — это было очень давно. Плита у него дома стояла электрическая, свечи по вечерам он не жег ввиду полного отсутствия в характере романтической жилки, так что спичек в его квартире не водилось. Только сейчас осознав этот простенький факт, Кулаков поразился тому, как быстро, а главное, незаметно прогресс вытесняет из человеческой жизни вещи, без которых еще каких-нибудь полтора десятка лет назад было невозможно обойтись. Казалось бы, что может быть распространеннее и доступнее обыкновенных спичек? Да ничего, разве что грипп. Спичек по-прежнему навалом в любом магазине, и стоят они сущие гроши, а ты вдруг обнаруживаешь, что взял в руки спичечный коробок впервые за несколько лет…

Он чиркнул спичкой, и в ноздри ударил знакомый с детства острый запах горящей серы. Старый вдохнул его с неожиданным удовольствием и, наконец, закурил. С наслаждением втягивая в себя теплый дым, он подумал, что, раз к нему вернулась способность радоваться простым вещам, для него еще не все потеряно. Жизнь продолжается, невзирая на шефа с его непонятными затеями. Более того, жизнь продолжается отдельно от шефа, помимо него. Словом, жизнь сама по себе, а шеф — сам по себе. Глядя на него, не всегда поймешь, живой он на самом деле или только притворяется. Да ну его! Шел бы он, действительно, куда подальше…

Водитель все еще терзал норовистую коробку передач. Старый протянул ему коробок, внутри которого, побрякивая, болтались четыре или пять спичек. Сердобольный водитель, уже заметно осатаневший от безуспешных попыток привести свой драндулет в движение, взял коробок и тут же, не удержав, выронил себе под ноги.

Чертыхнувшись, он скособочился, сложился пополам и, вытянув руку во всю длину, начал шарить ею между педалями. При его габаритах занятие это было непростым. Старый поморщился, глядя на его налившийся кровью затылок, а потом откинул голову на подголовник и закрыл глаза, неторопливо покуривая, вдыхая исходящий от водителя запах дешевого одеколона и прислушиваясь к толчкам пульсирующей боли в простреленной ноге.

Он вздрогнул и открыл глаза, внезапно ощутив короткий, острый укол в здоровую ногу. На ум пришли насекомые, которых он мог набраться от соседей по камере. Впрочем, для какой-нибудь блохи укус был чересчур силен; пожалуй, так могла бы укусить пчела. Но откуда взяться пчеле в центре Москвы, да еще во второй половине января?!

Этот вопрос решился сам собой, когда он увидел в руке у сердобольного водителя одноразовый шприц — судя по положению поршня, только что использованный по назначению.

— Ты что делаешь, мужик? — спросил Старый.

Вопрос прозвучал не столько сердито, сколько удивленно. Водитель был типичный лох — этакий добродушный и безобидный мешок дерьма, безымянная статистическая единица за рулем дребезжащего отечественного корыта, подкаблучник, покорно и даже с удовольствием возделывающий свой дачный огородик. Словом, он был никто, и этот акт неспровоцированной агрессии с его стороны выглядел неожиданным и странным до оторопи. Да и агрессия получилась какая-то нелепая — не кулаком в морду, не монтировкой по черепу и не заточкой под ребро, а маленьким одноразовым шприцем в ногу…

— Выполняю приказ, — четко отрапортовал водитель в ответ на заданный Старым вопрос.

— А ты, однако, артист, — в мгновение ока все поняв, заплетающимся языком едва выговорил Старый.

— Работа такая, — сказал водитель.