Бездна Кавказа

Он мягко, без проблем включил передачу и тронул машину с места. На выступающем из асфальта канализационном люке ее ощутимо тряхнуло, и находившееся на соседнем сиденье тело в мятом длиннополом пальто мягко завалилось набок, с тупым стуком ударившись головой об оконное стекло.

Водитель притормозил, посадил труп ровно и пристегнул его к сиденью ремнем безопасности. Машина снова тронулась и через четверть часа остановилась посреди загроможденного какими-то индустриальными руинами пустыря. Правая передняя дверца распахнулась; щелкнул замок ремня безопасности, и труп скончавшегося «в результате сердечного приступа» майора ФСО Кулакова кулем вывалился на обочину. Дверца стукнула, закрывшись, и темно-зеленый «Святогор», переваливаясь на ухабах и расплескивая колесами коричневую снеговую жижу, укатил куда-то в сторону Ленинградки. В бумажнике у водителя лежала фотография прапорщика внутренних войск МВД Козлова — того самого вертухая, что был ярым приверженцем смертной казни и не так давно расстрелял в подвале следственного изолятора находившегося под следствием гражданина Кикнадзе. Карман старой турецкой кожанки водителя оттягивала книзу острая, как бритва, заточка зековской работы. В отличие от капитана ФСО Кулакова, прапорщик Козлов был человеком простым, и для его устранения не требовалось разыгрывать целый спектакль. Его ликвидация должна была пройти как по маслу, и именно так все и случилось: через два часа прапорщик вывел на прогулку свою любимую болонку по кличке Чапа. С прогулки Чапа вернулась одна, а ее хозяина вскоре обнаружили в подъезде с вывернутыми карманами и торчащей в области сердца заточкой.

Глава 20

Ночью температура воздуха немного понизилась, и опять пошел снег, который перед этим почти растаял. Загородное шоссе превратилось в две пробитые в снежном покрове колеи, из-под колес летела коричневая жижа — с шорохом била в днище, отвратительными бугристыми наростами налипала на колесные арки и тонким слоем оседала на бортах и стеклах, так что «дворникам» не приходилось простаивать, а бачок стеклоомывателя пустел с пугающей быстротой.

За окнами машины пестрой стеной проносился уснувший до весны лес, по обочинам мелькали залепленные снегом дорожные знаки. Полковник Семенов гнал машину на северо-запад, балансируя на тонкой грани между чувством долга, повелевавшим предстать пред светлые очи разгневанного начальства как можно скорее, и инстинктом самосохранения, умолявшим не ехать слишком быстро.

Из вентиляционных отдушин тянуло ровным сухим теплом, монотонный гул двигателя и шорох разбрызгиваемой колесами слякоти навевали дремоту. Петр Фомич снял с баранки правую руку и включил радио. Передавали выпуск новостей. «Представители российских спецслужб официально опровергли появившуюся в сети Интернета информацию, согласно которой…» Семенов выключил радио, и напряженная скороговорка дикторши оборвалась, как будто некто весьма расторопный, движимый все тем же чувством долга и верностью воинской присяге, вошел в студию, подкрался к дикторше со спины и выстрелил этой сучке в затылок из чего-нибудь мощного, крупнокалиберного — не из пистолета даже, а из большого американского револьвера, «магнума» или «смит-вессона» двадцать девятой модели, дульная энергия которого на целых тридцать процентов превосходит все существующие сегодня в мире аналоги. Да, лучше всего из него, старого доброго «смитти» — чтобы разом снесло полбашки, а заодно тем же выстрелом разворотило к чертовой матери все их вонючие приборы… Проклятые болтуны! Когда же их, наконец, удастся призвать к порядку? Уж сколько лет подряд чешут почем зря языками и никак, ну, никак не угомонятся!

«БМВ» подбросило на колдобине и опасно повело влево, на полосу встречного движения. Несколькими отточенными движениями руля вернув себе власть над машиной, Семенов зубами вытянул из пачки сигарету и закурил, с силой выдувая дым в ветровое стекло. Разговор ему предстоял сложный, и к нему следовало заранее морально подготовиться.

Петр Фомич Семенов был из тех людей, чья жизнь напоминает шахматную партию, где все просчитано на двадцать ходов вперед, а каждый шаг становится результатом долгих напряженных раздумий. Полковник ехал за нагоняем, но не испытывал по этому поводу отрицательных эмоций, поскольку данный нагоняй был предусмотрен планом и являлся необходимым этапом на пути к поставленной цели.

Все, что следовало сделать, было сделано; все, кому надлежало умереть, умерли. Осталось нанести последний штрих, чтобы картина, старательно создававшаяся на протяжении долгого времени, предстала миру во всем своем великолепии.