Бездна между нами

Хоть жар и отпустил уже в пятницу, мама не выпускала меня из дому до самого понедельника, несмотря на мои уверения, что со мной полный порядок, что никаких других симптомов болезни нет. Мама просто меня не слушала. Ей все казалось, симптомы вот-вот возникнут. Но ни признаков простуды, ни болей не появилось. Я могла пожаловаться только на жар в голове. Мозги словно плавились.

Оушен мне писал, но просветления мои были настолько кратки, что я ни разу не ответила. Как-нибудь, думала я, узнает же он, что я болею. Под «как-нибудь» я подразумевала «через Навида».

Навид пришел навестить меня в пятницу, после занятий. Сел на кровать, щелкнул по лбу.

– Перестань, – буркнула я и зарылась лицом в подушку.

– Твой парень тебя сегодня искал.

Я повернулась так резко, что шея хрустнула.

– Кто-кто меня искал?

– Ты отлично слышала.

– Он не мой парень.

Навид приподнял брови.

– Не знаю, что ты с ним сделала – с этим бедолагой, который не твой парень, – только он по уши в тебя влюблен.

– Не пори чушь.

Я снова стала искать спасения в подушке.

– Это не чушь.

Не оборачиваясь, я показала брату средний палец.

– Не хочешь – не верь, – произнес Навид. – Я подумал, ты должна знать. Человек волнуется. Ты бы ему звякнула, что ли.

Что-то новенькое. Я собиралась с мыслями, тянула время – поправляла подушку, буравила брата взглядом.

– Ты не шутишь?

Навид пожал плечами.

– Ты не собираешься надавать ему пендалей? Хочешь, чтобы я сама позвонила парню?

– Мне его жалко. Он производит хорошее впечатление.

– Неужели? – усмехнулась я.

– Ширин, я серьезно. – Навид поднялся. – И вот что: сейчас я тебе дам ценный совет. Всего один, поэтому сосредоточься.

Я закатила глаза.

– Если парень тебе не нужен, лучше сразу ему откажи.

– Ты о чем?

– Не будь жестокой.

– Я не жестокая.

Брат был уже у двери. При моих словах расхохотался.

– Ширин, ты не просто жестокая – ты бесчеловечная. Подумай, оно нам надо – осколки чужого сердца по дому собирать? Парень с виду – баклан. Явно не представляет, во что впутывается.

Я слова вымолвить не могла – так меня Навид ошарашил.

– Обещай мне, ладно? Сразу его отшей, если он тебе не нравится, договорились?

Навид не знал, что Оушен мне как раз нравится. Очень. Не в этом проблема. С самокопанием покончено, все давно ясно. Проблема в другом: само чувство к Оушену мне не нужно.

Картины времяпровождения с Оушеном рисовались одна другой ярче. Вот мы идем вдвоем – и кто-то швыряет мне в лицо оскорбление. Оушена сначала парализует. Далее мы оба, изнемогая от неловкости, делаем вид, будто все в порядке, даром что я изо всех сил подавляю бешенство. Два-три таких случая – и Оушен станет избегать совместных выходов, а в один прекрасный день взглянет правде в глаза, призна́ет: появляться со мной на людях ему не хочется. Другой пример: Оушен представляет меня родственникам или друзьям, те не особо стараются скрыть отвращение и/или осуждение. Оушена осеняет страшная догадка: друзья его, оказывается, расисты, а родители ничего не имеют против маленьких радостей нонконформизма ровно до тех пор, пока какой-нибудь цветной девице не придет охота целоваться с ненаглядным сыночком.

Связь со мной проколет пузырь, в котором до сих пор благополучно жил Оушен. Теперь все во мне – лицо, одежда – имеет прямое отношение к политике. Было время, когда я одним своим присутствием напрягала людей – правда, с этим мирились как с необходимым злом, которое легко игнорировать. Но вот уже больше года на меня направлен пресловутый прожектор; двенадцатого сентября я и проснулась-то утром словно от слепящего луча. Кого волнует, что трагедия в Нью-Йорке потрясла меня не меньше, чем всех остальных? В мое горе как не верили, так и не верят. Незнакомые люди называли меня убийцей. Везде: на улице, в школе, в магазине, на заправке, в кафе; кричали, не стесняясь, не сдерживая ненависти: «Катись обратно в свой Афганистан, сношайся там с верблюдами, террористка проклятая!»

Хотелось ответить: да я живу в соседнем квартале! Я сроду в Афганистане не была. Я верблюда единственный раз видела – в Канаде, и он, тот верблюд, проявил неизмеримо больше доброты, чем вы, двуногие.

Но я молчала. Мои объяснения никто бы не принял. Говорили обо мне в моем присутствии; речь, обращенная к другому, на самом деле предназначалась для моих ушей. Меня обсуждали, не спрашивая моего мнения. Я сделалась ходячим аргументом, подтверждением статистических данных. Остаться подростком, человеком из плоти и крови мне не дали. Моя роль была масштабнее.

Объект ненависти. В лучшем случае – тема неприятного разговора.

Вот почему я не сомневалась: то, что начинается между мной и Оушеном, кончиться может только одним – слезами.

Вот почему я не стала перезванивать Оушену.

Глава 19

Но я вовсе не считала, что поступаю правильно. Что именно так и нужно. Просто я не видела вариантов. Не знала всех ответов. Я волновалась за Оушена и по-своему, неуклюже, пыталась защитить его. Точнее, нас обоих. Лучше нам быть просто знакомыми, хорошими, доброжелательными знакомыми, школьными товарищами. И никем более.