Бездна (СИ)

— Оно не из этих мест. В нее верят в тех землях, о которых здесь слышал далеко не каждый, — улыбнулась она, — Это имя носит многоликая мать всего сущего — жестокая и темная богиня смерти.

Я громко рассмеялся. Она сама и не понимала сейчас, как иронично это выглядело. Оказывается, этой ночью я встретился с той, кого так сильно ненавидел, и даже не смог понять этого. Но это немного странно вообразить, что смерть может иметь тоже женское обличье.

— Я никогда не думал, что смерть предстает в женском образе, — ответил я, засомневавшись.

— Смерть всегда женщина. Ведь это понятно, лишь женщина может даровать жизнь, и ее забрать. Она устанавливает порядок в нашей жизни, распространяя свои законы абсолютно на всех.

— В той стране, откуда я родом, верят, что жизнью может распоряжаться только единый бог. И он точно не женщина, — заметил я.

— Неужели женщины не могут иметь божественную сущность?

— Нет, конечно. Они слишком слабы по природе, легко попадают под чужое влияние более сильных и влиятельных. И ни один мужчина не стал бы продавать свое тело, — отрезал я, явно пытаясь уязвить самолюбие этой странной женщины, которая даже сейчас отвечала мне так, будто давно уже не утратила все свое достоинство.

— Вы правы, господин, — ответила она и тут же замолчала, продолжая смотреть на меня взглядом, который из заинтересованного сменился презрительным, плохо скрываемым его обладательницей.

Но только ли ко мне было это презрение? Или ко всем мужчинам, которые ставили себя выше женского пола, а тем более того низшего слоя, к которому принадлежала моя собеседница? Как часто бывало среди падших женщин в любой стране, последние ненавидели всех тех, с кем вынуждены были проводить свои дни и ночи. Но разве не сами они виноваты, разве не так коварна и безжалостна женская натура, что не заслуживает никакого другого к себе отношения?

И снова внутри меня сковала невыносимая ненависть к себе, к ней, к этой маленькой и душной комнате, к этому городу, даже ко всему жестокому миру, где я был вынужден существовать, хотя давно уже утратил всякое желание и смысл жить.

Этот презрительный взгляд, эти глубокие темные, будто стеклянные глаза навстречу, то единственное сейчас, что так предельно честно выражало мои чувства. С вновь подступившей к горлу злобой я сбросил с себя рубашку, и с животным остервенением распахнул халат на ней и впился зубами в обнажившуюся грудь.

Я провожу эту ночь со смертью, в яростной попытке омертвить остатки того живого, что еще осталось во мне.

========== II ==========

Ты снова вся в белом. Держишь меня за руку, нежно целуешь и повторяешь раз за разом, что ты только моя. И я улыбаюсь тебе, мое сердце это только ты. Нежность, одна только нежность.Твои руки ласкают мое лицо и ты целуешь меня, лишь на мгновение замирая своими губами с моими. Тепло твоего дыхания — это как глоток воздуха, как-то, что заставляет меня существовать только здесь, только сейчас. И я не закрываю глаза, я хочу видеть каждую черточку твоего лица, чувствовать своими руками изгибы твоего тела, проводить рукой по тем его местам, от прикосновения к которым я вздрагиваю с замиранием внутри. Мои руки холодеют, а ты все больше согреваешься, все больше делишься со мной своим теплом, и все также смеешься от того, что мое волнение, мое желание так странно проявляется в ледяных руках. А я ведь так этого стыдился раньше. Но только не с тобой. С тобой это было тоже проявлением моей любви. И твое тепло, твой жар он недолго оставлял меня безучастным. Твой жар, словно огонь, от которого я мог согреться, раствориться в нем и жить, будто то единственное состояние, при котором можно выжить. И я, правда, не мог надолго оставаться без этого огня, лишь он давал мне силы и смелость жить, быть счастливым.

Этот огонь, что в конечном итоге, не только мог согреть, но и спалить всё вокруг, уничтожить, оставив пустоту оставив лишь боль. Нижние складки твоего платья загораются небольшими искорками огня, а через мгновение — все замедляется, и ты вспыхиваешь вся и превращаешься в единое пламя. Пламя что растекается разъедающей кислотой во мне, от которой я начинаю захлебываться и задыхаться, выкрикивая в ужасе твоем имя — это мой вечный зов, который уже не будет услышан. Крик, который утонет в этой удушающей мгле моей непрекращающейся ночи.

Это мой сон. Счастье и боль одновременно, в одном месте и в одно время. Эта отвратительная на вид жидкость заставляет меня хотеть видеть этот сон день за днем. Наверно, меня уже можно назвать зависимым.Сначала ведь был только морфий, как лекарство от мучащих меня головных болей, теперь же дозы опия в чистом виде. Но все-таки надо признать, с каждым новым вдохом все тяжелее выдерживать наступающее после этого похмелье. Виски давит, как тисками, в глазах светящиеся пятна и круги, тошнота, отвращение к еде — словом, мерзость и в теле и в душе. Но разве можно даже при такой цене отказаться от этого?