Безголовое дитё

От угла до ворот совсем немного, метров двадцать. Но пройти их оказалось гораздо труднее, чем весь путь от театра. Казалось, я приближаюсь к чему-то самому страшному на свете. Я же опять обманула маму! Опять пропала. А вдруг сейчас в нашей квартире сидит огромный, пузатый Мазуркевич в милицейской форме, с пистолетом на боку, и ругает маму за то, что я всегда пропадаю. Мне очень хотелось, чтоб там непременно был Радибога. Как прошлый раз. Я же помню, как он назвал Мазуркевича «угроза». Тогда бы я не так боялась этого «угрозу». Подхожу к воротам и поднимаю взгляд на наши окна. «Почему не горит свет? Что случилось? Меня не ищут? Или мамы нет дома, и она вся в слезах сидит в милиции в кабинете самого Мазуркевича?»

На ватных ногах подхожу к дому. Придерживая дверь, чтоб она не взвизгнула ржавой пружиной, заглядываю в тёмную парадную. Тишина. Поднимаюсь по лестнице. Замёрзшей рукой нащупываю и толкаю нашу дверь. Заперта. Достаю из кармана пальто свой ключ и тихонько проталкиваю его в замочную скважину. Никак не проходит. Так всегда бывает, когда с другой стороны вставлен ключ. Иногда я засыпаю, забывая вытащить его. Тогда мама, придя со спектакля, громко барабанит в дверь, чтоб разбудить меня. А сплю я крепко, и маме долго приходится барабанить. Я барабанить не хочу. Наверно мамочка нанервичалась и крепко уснула. Не надо будить её.

Мой рот раздирает зевота. Я совсем не держусь на ногах. «Лучше я сейчас тут на тряпочке посижу, перестану нервичать, потом постучу…»

МАРИЯ ИВАНОВНА И МАЗУРКЕВИЧ

И вот я уже лечу на моей огромной «тряпке» над городом Кировоградом. «Тряпка» услужливо прогибается подо мной, мягко принимая форму моего тела. Я лежу на животе и смотрю вниз. Солнечный день. Мне хорошо и тепло. Я вижу крыши домов. Лечу над театром, вдоль улицы Ленина и вылетаю на площадь Кирова. Пролетая над памятником, вижу обкаканную голубями голову товарища Кирова. «Надо помыть ему голову, а то ему наверно стыдно». Пролетаю над всей улицей Карла Маркса и возвращаюсь обратно к нашему дому. Во дворе по дорожке идёт пузатый Мазуркевич, а рядом с ним бегут, заглядывая ему в лицо Ритка и Элька. Они ябедничают на меня, называют брехухой. Мазуркевич заглядывает в халабуду. Вдруг Ритка поднимает голову, замечает меня на летящей тряпке и тычет вверх пальцем. Тряпка скукоживается, и я падаю вниз, прямо в руки Мазуркевича.

— Пустите! Пустите! Я сама нашлась, уже пришла! — кричу, изо всех сил отпихивая Мазуркевича.

— Тише, тише, Ветунечка! Ты пришла, пришла… — слышу ласковый мамин голос, чувствую, как она гладит меня по голове, целует.

Открываю глаза. Я в моей комнате, в моей кроватке. Глазам больно от яркого дневного света. Заплаканная мама пристроилась рядом на кроватке и, улыбаясь, смотрит на меня. За столом сидит очень толстая, совершенно безбровая, но очень красивая тётя в белой пушистой вязаной кофте. Она похожа на мою куклу Тамилу. Её красивое румяное лицо обрамляют светлые кудряшки.

— Мария Ивановна, я вам благодарна за предложение. Но мне очень неудобно обременять вас, честное слово. И Петра Абрамовича тоже. Он уже третий раз ищет её, а она сама находится. Я, пожалуй, откажусь. Так стыдно, так стыдно! Он совершенно впустую поднимает столько народу…

— Ой, Лидочка, шо вы говори-и-те? — почти запела детским голоском огромная Мария Ивановна, — Прекрати-и-те угрызаться. Я вас умоляю. Цэ ж их работа. В общем, решили, я сейчас Светочку забираю до нас. И какой садик, я вас умоляю? Садик не поможе. Она ж в основном пропадае по ночам. Вечером вам всё равно придётся забирать её из сада домой. Лучше нехай расскаже, где она блукала всю ночь. Мине очень это интересно.

— Ну, доця, давай рассказывай, где ты была всю ночь.

— Я не блукала. Я пошла на спектакль. А все мои ложи были позаняты. Я залезла на галёрку. А в антракте я легла на скамейку, чтоб меня не увидели, и совсем нечаянно заснула. Потом проснулась, а уже всё кончилось. Меня даже дядя Лёня чуть не застрелил. Потом понял, что это я и хотел оставить меня ночувать на проходной. Даже тулуп постелил. А я не захотела и пошла домой.

— И он отпустил тебя одну?

— Нет, я сама убежала, потому что он пошёл курить с переляку.

— С какого переляку? — удивилась Мария Ивановна.

— Перелякався, когда я загремела скамейкой на весь театр.

— И как же ты не побоялась идти одна ночью? — мама прижала меня к себе.

— Я боялась, что ты будешь меня шукать и сильно плакать. И боялась, что угроза на тебя заругается. А больше никого я не боялась, даже Константина не забоялась.

— Какого ещё Константина?

— Такого, в длинном пальто и с аккордеоном в наволочке. Он твой знакомый, мамочка, правда, же?

— Костя, мой аккомпаниатор из филармонии что ли? Такой высоченный и худющий?

— Ага.

— Так что ж он тебя домой не проводил! — вскрикнула мама.

— Проводил, проводил. У него ноги шатались, и он проводил меня взглядом. До самого угла. И потом ещё махал мне руками. И я ему тоже махала, пока не завернула на Карла Маркса.