Безгрешное сладострастие речи

Над уммой милосердия закат: Умма – мировая общность мусульман. «Пророком милосердия» часто называется Мухаммад. «Закат», видимо, отсылает к закату мусульманского мира в XIII и XIX веках – до конца Первой мировой войны.

Ага как чувствовал врага: Это не только злорадное междометие (произносимое сейчас в Питере не с фрикативным «г», а «как пишется»), но и турецкий ага, то есть архетипический враг славянства еще со времен тургеневского «Накануне».

6

     в жару на дне вади Бекаа
 пардон муа в полдневный жар
    во всю шахну Афганистана

Вади Бекаа – долина Бека’а, местность на юге Ливана, которую Генделев в качестве военного врача проходил с израильскими войсками во время ливанской кампании 1982 года. Пережитое впечатление подставляется под реалии лермонтовского «Сна» не прямо, а с подменой Дагестана на Афганистан – читатель должен почувствовать полную идентичность того и этого противостояния.

7

            не плачьте пери!
                  молоком
      не кормят змея на душе
            не плачьте Мери
                  не о ком
уже не стоит петь рыдать стихи и плакать

Пери, Мери: Пери приходит в русскую литературу из Томаса Мура в переводе Жуковского («Пери и ангел»). У поэта Андрея Подолинского (1806–1886) еще в 1827 году вышла баллада на те же мотивы – «Див и Пери», – похожая на «Демона», а в 1837-м он написал «Смерть Пери». Уже у Пушкина Мери и есть пери: «Можно краше быть Мери, / Краше Мери моей, / Этой маленькой пери, / Но нельзя быть милей» («Из Barry Cornwall»)[492]. У самого Лермонтова Печорин со словами: «Послушай, моя пери» (VI, 220) обращается к Бэле в понятных ей терминах; лежащая в гробу Тамара («Демон»), «Как пери спящая мила» (IV, 213). Мандельштамовская «ангел Мэри» – эхо сразу «Пери и ангела» Жуковского – Мура и пушкинской Мери. Вспомним также блоковский цикл «Мери» (1908).

Двусмысленное «не о ком», вместо более естественного «ни о ком», подчеркивает уже намеченные «нечеловеческие» свойства героя.

Петь рыдать стихи и плакать – приводит на память Есенина «Нет сил ни петь и ни рыдать»; возможно, и Бродский: «все рыдать и рыдать, и смотреть все вверх, быть ребенком ночью, / и смотреть все вверх, только плакать и петь, и не знать утрат» («Проплывают облака»)[493]. Слышится также пушкинское «Кудри наклонять и плакать».

И наконец, финал:

      под Валериком фейерверк
         над офицериком салют
            а смерть что смерть
                          она
                         лицо
          его лизала как собака

«Под Валериком фейерверк» был опрометчивым, если был, – поскольку результатом русского наступления в 1840 году было общее восстание Большой и Малой Чечни; вскоре началось контрнаступление горцев, и на три года русская армия была оттеснена на север, а линия русских крепостей на восточном берегу Черного моря разрушена. Только в 1847-м, после назначения наместника, графа М. С. Воронцова, русские вновь начали успешно наступать; а в целом война на Кавказе продолжалась до 1859 года – до сдачи Шамиля. Над «Валериком» же фейерверк будет вечно сиять в русской литературной памяти.

Собака в финале завершает цепочку: «младой опальный волкодав» и «вцепившийся как бультерьер в хребет Кавказу». Тут закругляется кольцевое построение и по линии «смерти» – вначале говорится, что поэт – дитя смерти, смерть его вскармливает: «вспоила смерть его строку / железным ржавым молоком / не отпускала от груди / не / удержала», – а в конце она приходит к своему вернувшемуся дитяти, лизать своего щенка.

Этот мотив матери-смерти (а равно смерти-жены, подруги и пр.) сам по себе очень характерен для бесстрашной поэзии Генделева, но здесь достаточно будет указать на то, что он блистательно сумел заставить его работать на свое творчество, таким образом, придав ему некую парадоксальную жизнь – или «смертью смерть поправ».

Иллюстрации

Фабрика «Крымский Бромлей» у Крымского моста в Москве. Открытка

Реклама заводов Бромлей

Николай Эдуардович Бромлей с женой Верой Владимировной

Дом Бромлеев в Нескучном саду

На даче под Москвой (б.д.). Во главе стола – архитектор Владимир Владимирович Шервуд (один из пяти сыновей Владимира Осиповича Шервуда). Слева у березы стоит Надежда Николаевна Бромлей. На переднем плане кудрявый юноша – художник Всеволод Сергеевич Шервуд (сын архитектора Сергея Владимировича). Крайней справа сидит Вера Николаевна Бромлей. Около нее с бородой – Борис Владимирович Шервуд. Он был учителем и поэтом. Сразу за ним сидит Нина Александровна Шервуд (урожд. Ганешина) – жена Владимира Владимировича Шервуда