Безликая [СИ]

Ранки дождалась, пока он выполнит просьбу, пока заботливо пощупает ладонью лоб. Умостилась поудобнее и выпалила:

— А женщины?

— А что женщины? — мастер торжественно выпятил нижнюю губу. — Бьянка вообще считает, что меня оплела и похитила одна из самых прелестных авантюристок Хоррхола. Хотя и не совсем законопослушная.

— Бьянка — твоя жена?

— Домоправительница.

— А авантюристка кто?

— Аликс. Контрабандистка, гром-девка и, в общем-то, не в моем вкусе. А Бьянка пусть воображает. По крайней мере, не кинется искать.

Мастер подмигнул золотистым глазом.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ни почему.

* * *

Квадрига варил повидло. Таз стоял на треноге над огнем, а сам он священнодействовал, перемешивая деревянной ложкой на длинном черенке содержимое и отгоняя полотенечком стаю мечтающих попробовать повидло ос. Рядом в ведре лежали порезанные на кусочки яблоки и томился в бочонке горячий сахарный сироп для следующей порции.

Ранки лежала на кровати, вынесенной по случаю жары под стену дома, под решетку, затянутую виноградом, и то впадала в короткую дрему, то присаживалась, опираясь на высокие подушки, черными зрачками сверля спину хозяина. Мастер чувствовал ее взгляд тяжестью между лопаток, оборачивался, подмигивая; поддразнивая, облизывал ложку.

Наконец, опустил ее в таз, подошел и присел на край постели. Потрогал ведьме лоб.

— Как ты?

— Дышать тяжело.

— Повязка тугая. Потерпи.

Он налил в чашку сидр из стоящего у кровати кувшина и стал поить Ранки, поддерживая под спину.

— Не обращайся со мной, как… с куклой. Меня тошнит, я устала, надоел. Дай мне зеркало!

Квадрига обхватил ее руками, мешая подняться. Улыбнулся:

— У меня не так много зеркал, чтобы позволить тебе разбить еще одно.

— Выпусти меня!

— Ты этого не хочешь.

— Нет.

Ранки вздрогнула, уткнулась лбом ему в ключицу.

— Я уродка.

— Видал я женщин попротивнее.

Рука ведьмы скользнула ему в рукав, обводя бугрящееся мышцами плечо. Вторая, втиснувшись между телами, легонько царапнула кожу на груди Квадриги, поиграла рыжими короткими завитками.

И обоих словно снова накрыла волна.

Если оса и садилась на бронзовые от загара плечи, Фей внимания не обратил.

Заставил его оторваться от Рагнейды резкий запах горелого. Это забытое на огне повидло обугленной коркой прикипело ко дну и стенкам таза. Мастер своротил посудину с треножника и, глядя на изогнутые ветки яблонь, сквозь которые поднимался бурый дым, с усмешкой произнес:

— Такое повидло пропало!

Ранки не ответила. Она сидела, прижимая к лицу подушку, ногтями вцепившись в фестоны наволочки. Спина ведьмы вздрагивала.

Квадрига подошел, отобрал у нее подушку и сбросил с кровати. Вытер ладонью мокрые глаза Рагнейды, оставив случайную полоску копоти на виске:

— Ну что ты хлюпаешь, глупышка? Ты самая красивая. И если кто-то скажет иначе — не верь.

Есть где-то мир… Но мне не нужен он,
Хотя красив: там ленты рек упрямы,
Отважны рыцари и непорочны дамы…
Но вовсе не они, а ты мой сон,

Из самых, тех, что милы и просты,

Но чем-то теплым верно тронут душу.
А если нужен мир — вот сказка, слушай,
В ней будешь повелительницей ты

Единорогов белых и цветных,

Лесных полян, где хороводят феи.
Ты — как они, но лучше и добрее,
А я — волшебный зверь у ног твоих.

Слова летели над садом, рождая мир куда более явственный, чем реальный. Они были сейчас сильнее любой магии, заслоняя от беды, боли и одиночества. Звоном лесных колокольчиков, паутинкой в каплях росы, серебряной нитью, связующей души прочнее корабельного каната.

— Я научу тебя, как защититься от тех, кто пытается проникнуть в твои мысли, — сказала Ранки внезапно.

Квадрига осторожно заправил ей за ухо волосы.

— Тебе нельзя колдовать.

— Для этого и не надо. Все просто. Ты можешь считать в уме доходы. Или мурлыкать дурацкую песенку. Или воображать себя камнем или деревом — как на них светит солнце или капает дождик. Просто стань ими внутри себя. Или, вот, кленовым листом. Вообрази каждую его прожилку, каждый зубчик; его глянцевитую поверхность снаружи или бледную изнанку. Представь его цвет, дырочки на нем, его запах, и звук, с которым он колотится под ветром. Мысленно сожми его в ладони. И тот, кто попытается заглянуть в тебя, увидит только этот лист.

— Ранки, я вижу только тебя. Так получилось. Что поделаешь…

…Слова к словам я складывать привык,
А ты заслушалась, мой сон сереброкрылый.
Но ты не хочешь мир, а только миг.
И ты его давно уж получила.[1]