Безмятежные годы (сборник)

А, вот это хорошо-о! Может быть, здесь мне удастся как-нибудь поддеть и разгневать вас, глубокоуважаемый Дмитрий Николаевич. Будьте уверены, что над темой я подумаю, и основательно.

Танька Грачева чрезвычайно возбуждена и вся поглощена выбором темы. Надо же показать свое «умственное развитие»!

Она ищет сочувствия и одобрения у Клепки. Что и говорить, источник надежный!

– Клеопатра Михайловна, как вы думаете, хорошая тема: «О влиянии среды на душу ребенка»? – торжественно выпаливает она, очевидно, целиком где-нибудь вычитанное заглавие, так как своим умом она ни-ни, ни в жисть бы до того не додумалась.

Клепка умилена.

– Какая чудесная, глубокая идея! Сколько можно написать! – закатывает она от восторга глаза под потолок. – Вот это значит серьезная девушка, мыслящая, – летит в наш огород камешек. – Напишите, непременно напишите, прекрасная тема!

– Клеопатра Михайловна, я тоже хотела с вами посоветоваться, – скромно, подозрительно скромно подходит Пыльнева: вид у нее положительно святой, значит, жди беды. – Как вы думаете, ведь хорошо будет, если написать о влиянии гипнотизма на произрастание лесов в Центральной Африке? – не сморгнув, вкрадчивым голосом спрашивает она. – Эта тема не затрепанная, а как много можно сказать! – воодушевляется Пыльнева. – Правда? Вам нравится? Мне бы так хотелось, чтобы вам непременно понравилось: вы знаете, как я дорожу вашим мнением.

Клепка смотрит растерянно и недоумевающе. Тон так искренен, голосок так кроток, большие глаза ясно и спокойно устремлены прямо на нее. Сочетание слов темы слишком смелое и неожиданное, ей ли, бедной Клепке, сразу расчухать?

– Гипнотизм?.. Бог с вами, что это за тема: заниматься им грешно, это противно христианскому учению. И потом что за выражение: «затрепанная» тема! Фи, такие слова в устах молодой девушки! – уселась она на своего любимого конька, истощив весь антигипнотический запас.

– Так вам не нравится? Как жаль! – убитым голосом говорит Пыльнева. – Слово «затрепанная» я больше никогда не произнесу, извините пожалуйста, я просто не нашла подходящего слова, чтобы выразить, что тема эта не тошнючая, не намозолившая глаза, и вот…

– Пыльнева, что за выражения!..

Дальнейший разговор становится невозможным; ученицы давно уже хохочут, покатываются. Клеопатра прекрасная смутно чувствует подвох. Она до сих пор еще не раскусила Пыльневу и склонна считать ее «примерной», а потому такие выходки Иры совершенно сбивают ее с толку.

– А вы, Старобельская, уже тему выбрали? – обращается она ко мне.

– Нет, Клеопатра Михайловна, еще думаю, – отвечаю я.

«Имею, матушка, имею, да какую чудесную! И тебе, и милейшему Дмитрию Николаевичу нервы немножко подергаю», – мысленно договариваю я.

Посмотрим, какова будет оценка моей «характеристики», моих «вкусов» и умственного развития? Как же, так я вам и выложу всю свою душу на блюдечко, а вы потом с усмешкой «снисходить» будете! Нет, ни-ни, этого не будет!

Глава V «Умственные, нравственные, физические и социальные преимущества лентяя»

Вот и восемнадцатое – день подачи сочинений. В четверть девятого я уже в гимназии и – о чудо! – самые неисправные, вечные опаздывальщицы, все налицо. Всюду посбивались кучками, советуются, обмениваются мыслями. Давыдова, находящаяся в вечных непримиримых контрах с синтаксисом Смирновского и знаками препинания, пытает всех по очереди спрашивая, достаточно ли запятой или необходима точка.

– Охота тебе мозги напрягать над такой ерундой! – пожимая плечами, возглашает Тишалова. – И кто их только выдумал, эти знаки? Мне самой они во где сидят, – проводит она рукой по горлу. – Я теперь твердо решила, со следующего раза буду поступать, как одна многоумная девица сделала: напишу работу, знака ни единого, а в конце все их в одну строчку повыстраиваю и подпишу: «Марш по местам!» – и скоро, и хорошо.

Кругом раздается дружный смех.

– Сделай, право, сделай так, Шурка, ведь это страшно остроумно! – восхищается тонкий знаток и ценитель подобных штучек Ира Пыльнева.

Шуру берет задор:

– Думаешь, не сделаю? Вот посмотришь!

– Дмитрию Николаевичу? – раздаются со всех сторон полные сомнений возгласы…

– Ах, ему? Да, правда!.. – решительный тон Тишаловой падает на октаву. – Но почему ж непременно ему? Другому напишу… да вот Данри напишу, как Бог свят, напишу. Еще как красиво выйдет по-французски: ~ vos places, s’il vous pla’t! [99] – вновь раззадоренная, лихо восклицает она.

– Ну, что же кто написал? – спрашиваю я у ближайшей группы.

В большинстве случаев это «воспоминания»: «Как я провела лето» или праздники какие-нибудь, несколько описаний поездок, две-три характеристики. Грачева, верная себе, поддержанная высшей ученой инстанцией – Клепкой, намахала свою среду, влияющую на душу ребенка. Зернова написала о значении науки в жизни человека. Сахарова, вероятно, по примеру Зерновой, перед апломбом и ученостью которой она благоговеет, тоже взялась терзать хитромудрую тему: о влиянии труда на человека. Ой, высоко, матушка, забралась, как бы не шлепнуться!