Безмятежные годы (сборник)

Во время урока я постоянно заглядываю в парту: найденыш мой спит, что называется, «как пшеницу продавши». Несколько раз тычу ему пальцем в нос, чтобы убедиться, что он жив, – дышит. Перемену напролет мой пес тоже спит. Это даже несколько скучно, хотя с точки зрения благоразумия – хорошо, ничто не выдаст его присутствия.

Второй урок – география. В то время, как Зернова посвящает нас во все особенности климата, поверхности и политического устройства Швейцарии, в глубине моей парты раздается какое-то покрякиванье и тихое, робкое повизгивание. Я в ужасе: вот вовремя разболтался! Опять повизгивание, более настойчивое и продолжительное. Я начинаю кашлять, чтобы заглушить нежелательные звуки, в то же время рукой шарю в сумке, отщипываю кусочек булки и сую ему в рот. Не берет – вот дурень!

Что делать? Вытаскиваю собаку из парты, кладу себе под передник на колени и начинаю гладить; минутное затишье, потом снова кряканье, – предвестник писка. Я опять сую ему булку в рот, впихиваю ее туда прямо пальцем. Кажется понравилось. Ротик широко раскрывается и маленькие, как манная крупа, мелкие зубки начинают жевать; язычок силится удобнее повернуть кусок, который все как-то становится поперек и лезет не туда, куда следует. Довольно продолжительное добросовестное чавканье – увы! – безрезультатное: булка не поддается крохотным зубам и в своем почти первоначальном виде вываливается мне на передник, кряканье возобновляется.

Я произвожу обзор местности: Михаил Васильевич у доски, возле карты, а оттуда при его близорукости он ничего не может увидеть. Поворачиваюсь назад: Клепка обложилась кругом нашими дневниками, выставляет недельные отметки; в такие минуты она глуха и слепа. Я опять лезу в сумку, отколупываю кусок мякиша, крошу его на мельчайшие части и сую в рот своему младенцу Слава Богу, ест, но даже это с трудом и неумело, так что я, то и знай, подпихиваю ему пальцем выскакивающее изо рта.

– Вот если бы молока, – шепчу я Любе. – У тебя сегодня нет с собой?

– Нет, – отвечает она. – Но, кажется, у Тишаловой я видела бутылку, но только без соски… – уже вся трясясь от хохота, добавляет она.

Я тоже фыркаю, но тотчас подбираюсь, делаю вид, что сморкаюсь, и шепчу:

– Попроси, чтобы прислала.

– Сейчас?

– Ну понятно сейчас, а то он еще орать начнет!

Люба опять фыркает, но через минуту «по телефону» по скамейкам передают Шуре:

– Молока!

Слышна затем возня и лязг бутылки обо что-то.

– И чашку, лучше блюдечко, – даю я дополнительную депешу.

Смешок несется по всему классу.

– Тише, mesdames! – вворачивает Клеопатра Михайловна свое слово и снова углубляется в дневники.

Тем временем бутылочка с молоком благополучно проследовала до места своего назначения. Блюдечка нет, есть только кружечка, к счастью, неглубокая. Наливаю совсем немножко и предлагаю своему младенцу – не принимает. Тогда прибегаю к более энергичной мере: нагибаю его голову и тычу носом в кружку. Теперь понял и даже слишком, потому что набрал молока в глаза, даже в нос. Чих-чих! Ну это еще полбеды, и гимназистки чихают, сойдет на их счет, главное достигнуто: пес ест с большим аппетитом и без особого чавканья, во всяком случае, при некоторой предприимчивости эту музыку можно заглушить.

– Перелистывай книгу, – шепчу я Любе.

Беда и главная опасность не в собаке, а в соседках, которые чересчур веселы и чересчур много внимания уделяют нашей парте. Младенец, напитавшись, начинает неопределенно ерзать и примащиваться. Я доставляю ему весь возможный на моих коленях комфорт, кутаю передником, так как после холодного молока он опять трясется. Наконец, свернувшись кренделем, он – о счастье! – снова засыпает.

На переменке тащу его в умывальную, подальше от любопытных начальствующих глаз; зато учениц полно набилось. Пустила его на пол, миленький страшно: лохматый, точно моточек, хвостик коротенький, как у зайца, глаза синие с белым ободком и мечтательным выражением.

– Муся, отдай его мне совсем, – просит Люба. – У вас ведь есть собака, а я все никак не могу допроситься.

Мне чуточку жаль, но я, скрепя сердце, соглашаюсь.

– Так я его прямо сейчас возьму, пусть на этом уроке он уже у меня будет.

Бедная Люба, не повезло ей!

В классе Барбаросса. Разговор идет об Иоанне Грозном. Вдруг в самом интересном месте в Любиной парте шорох, она сует руку в ящик, и кстати, потому что оттуда, уже на самом краю, торчит мохнатая голова. Они изволили проснуться, и, видимо, лежать неподвижно им надоело. При виде протянутой руки, собачонка приседает на передние лапки и – о ужас! – начинает игриво тявкать. «Уа!..Уа!..» – отчетливо и явственно раздается тоненький визгливый голосок. Этого не перекашляешь. Одна надежда, что не сразу сообразят, так как явление совсем незаурядное. Не успела еще Люба принять каких-либо соответствующих мер, как раздается вторичное веселое «Уа!.. Уа!..»