Безмятежные годы

И это вечное довольство, душевное равновесие отражается на характере лентяя. Желание «подвести» товарища, «перегнать» его, зависть, - все эти черные побуждения не имеют места в его незлобивой душе. Кому завидовать? С кем тягаться? С кем соперничать? Со всеми этими зубрилами???..

Слишком хорошо сознавая свои преимущества перед товарищами, он смотрит на них со снисходительностью истого величия, но вместе с тем он справедлив: они получают лишь должное, они имеют все права на лучшие отметки, на которые он, смиренный, теперь и не посягает, но стоит ему захотеть!.. Сознание это на одну секунду преисполняет его гордостью: стоит «захотеть», и он может обратиться в зубрилу, a они, хоти не хоти, никогда лентяями сделаться не смогут, потому что лень это роскошь, не всем доступная, - чтобы пользоваться ею, надо иметь нечто, и это «нечто» есть y него, лентяя, a y них…

Но присущее ему добродушие вытесняет минутный проблеск гордыни из его благородного сердца.

«Все эти чудные душевные качества его не могут не быть оценены, не могут не вызывать всеобщей симпатии. Надо видеть ту готовность, с которой приставляются к губам десятки рук, чтобы подшепнуть лентяю застрявшее где-то в его мозгу, а, может быть, только в учебнике его, так настойчиво, с непонятным упорством требуемое учителем название или год. Как приветливо и радушно открываются и поворачиваются в его сторону исписанные хитрым extemporal'ем тетрадки соседей во время классных работ, и кем же? Тем, кто за минуту перед тем на молящий вопрос соседа-конкурента послал умышленно неверное сведение. Лентяй не может не ценить этого, и в сердце его все горячей и ярче разгорается благодарность и любовь к человечеству.

Может, кто думает, что обидно-снисходительное чувство руководит поступками его товарищей? Опять заблуждение! Лентяй слишком самолюбив, чтобы брать, не давая. Он знает, что и он нужный человек, о-ох какой нужный! Кто в критическую минуту выручит класс? Он, только он один. Кто, не сморгнув, откажется за всех y самого грозного учителя? Кто убежденно будет настаивать, что класс плохо «понял», и в доказательство своего непонимания приведет такие яркие ответы или вопросы, что не оставит сомнения в душе самого недоверчивого преподавателя? Кто даст ценные указания о характере, привычках, уловках учителя? Кто поделится целой серией верных, никогда не «подводящих» примет-талисмамов, для ограждения учеников от учительской бесцеремонности, доходящей до вызывания чуть не каждую неделю? Нет, он много дает, a потому имеет право и пользоваться.

Но это только с научной стороны, a с эстетической? Кто лучше лентяя передаст штук десять уморительнейших анекдотов? Или нарисует корабль, гибнущий в волнах? Или с захватывающей яркостью передаст всю драму только что прочитанной им повести? У него есть на все это время, и он делится своими познаниями, своими житейскими советами с учеными товарищами.

Крепнет и изощряется его ум. Сколько сложных комбинаций гнездится в нем, какое глубокое знание человеческих сердец! Кто знает, какие богатые, гениальные мысли посетят его со временем? Он вступит в настоящую жизнь с этим богатым вкладом, не сокрушив своего здоровья сидением над учебниками, не расточив капиталов родителей на пилюли Пинк, Гематогены, Соматозы и прочую латинскую гастрономию. Он в них не нуждается. Щеки его расцветают горячим румянцем, глаза блестят яркими звездочками, и всем весело, отрадно смотреть на его ясную, жизнерадостную физиономию. Если прибавить к этому те разносторонние салонные талантики и способности, которые шутя развивал он, ту массу прочитанного в обильные свободные часы, то всегда ровное, доброе отношение к окружающим, всем станет ясно, что в жизни все двери, как в школе тетрадки, приветливо распахнутся перед ним: - добро пожаловать!

Да здравствуют лентяи!..

Едва только возглас за здравие лентяев срывается с моих уст, как Тишалова и Пыльнева, забыв на минуту про своего кумира, восторженно приветствуют мое произведение.

- Молодчина, Муся, прелестно! Вот остроумно! Большинство присоединяется, и со всех сторон гремят.

поощрительные возгласы. Шурка припечатывает свое одобрение звонким поцелуем к моей правой щеке.

- Браво, браво, Старобельская!.. Ур-ра!.. Да здравствуют лентяи!.. - хором несется по классу.

- Стыдно, господа, глупо и пошло, - отчеканивая каждое слово, презрительно роняет Грачева.

- Эх, ты, цензор, спрячься-ка лучше! - пренебрежительно оглядывая ее сверху вниз и насмешливо покачивая головой, бросает ей Тишалова. - Не доросла еще! Слышала что y неё написано? - Лень это роскошь, не всем доступная, - поняла? Ну, и молчи, коли Бог убил. Ура, господа, да здравствуют лентяи!

- Ур-ра!.. подхватили голоса.

- Что за шум, mesdames, что за безобразие! - разалевшись от негодования, как пион в полной силе расцвета, восклицает прекрасная Клеопатра.

Оказывается, она появилась еще при чтении заключительной фразы моего произведения и присутствовала при всей дальнейшей сцене.

- Тишалова, что за возмутительный, вульгарный тон в разговоре с подругой? Старобельская, подите сюда.

Я приближаюсь.