Безмятежные годы

- Госпожа Сахарова! - раздается сквозь еще не улегшийся в классе смех голос Светлова. - В вашем сочинении о значении труда в жизни человека - вы местами слишком туманно выводите ваши умозаключения, a кое-где прибегаете к несколько рискованным и преувеличенным выводам. Например, начало: «Всякий труд есть затрата сил и напряжения мускулов, a поэтому труд имеет громадное значение в жизни человека». Чрезвычайно туманно. Дальше: «трудящийся осел - царь в сравнении с ленивым человеком»…

По классу опять несется фырканье. Люба толкает меня в бок:

- Получай, лентяйка с преимуществом, это в твой огород.

- Смелое сравнение, видно, что вы склонны несколько увлекаться, - продолжает Дмитрий Николаевич, вручая Сахаровой плод её дивного творчества.

Танька - о прелесть! - получает восьмерку; как и следовало ожидать, тема оказалась ей не по зубам. Она вне себя, но ее, кажется, гораздо больше грызет мое 12, чем собственная восьмерка.

- В заключение, - раздав все листки, обращается к нам Дмитрий Николаевич: - я позволю себе ознакомить вас с образцовым, в полном смысле этого слова, сочинением госпожи Смирновой. Как по сюжету, так по изложению мысли и по художественности, оно безукоризненно. Тема - поэзия друг человека.

По тонким, бледным щекам Смирновой разливается нежный румянец, в глазах точно загорается теплый, мягкий огонек.

Не понимаю, каким образом я до сих пор еще не успела ничего сказать о ней, об этой милой, замечательной девушке; между тем я так, так люблю ее, больше чем люблю: - от неё точно веет чем-то отрадным, ясным, тихим и вместе с тем как-то грустно становится при ней. Я не могу этого объяснить, но прекрасно чувствую. Она очень тоненькая, очень высокая, худенькая, с нежным овальным лицом, небольшим прямым носом, громадными серыми, кроткими, словно дымкой затянутыми, глазами. Волосы очень темные, гладкие, разделенные пробором и заплетенные в две косы. Всегда очень чисто и крайне бедно одетая, в своем гладком узковатом платье, в поношенном, тоже совершенно гладком, черном сатиновом переднике. Нервная и болезненная, прозрачно бледная, она, иногда, едва волоча ноги, приходит в класс, слабая до того, что еле может отдышаться. «Клепка» несколько раз пыталась отправить ее домой, но всегда безрезультатно: - Благодарю вас, Клеопатра Михайловна, со мной постоянно так; ничего, я очень далеко шла и просто устала. Отдохну, так все пройдет.

A идти ей, действительно, было далеко и долго - часа полтора, в легкой, ветром подбитой, потертой драповой кофточке. И она никогда не опаздывала, не то, что мы, грешные. Завтрака с собой не приносила, - я нарочно наблюдала; все жуют, a она ходит с книжкой, урок повторяет. Сколько раз хотелось мне поделиться с ней своими запасами, да страшно все, - вдруг обидится. Как показать, что я думаю, что она голодная! Только два-три раза удалось мне уговорить съесть со мной пополам яблоко или грушу, и то я старалась, чтобы это вышло будто нечаянно. Обыкновенно же она ласково, спокойно, но так решительно отказывается, что не смеешь настаивать. И все наши точно уважают ее, именно уважают. Никто никогда не позволяет себе даже за глаза подтрунить над ней, ни одна самая злоязычная. Учится она прекрасно, была бы первой, отметки y неё лучше, чем y Зерновой, но камень преткновения - языки трудно даются; только благодаря им, она вторая.

Господи, какое же, действительно, дивное её сочинение! Сколько надо продумать, прочувствовать, как тяжело-тяжело должно быть на душе, чтобы написать так, как написала она! Вероятно на эту тему навел ее её любимец Надсон, его стихотворение: «Если душно тебе, если нет y тебя…» Как чудно разработала она этот сюжет! Какие теплые, художественные, полные грусти места! Мне плакать хотелось, слушая. После урока я не могла удержаться от желания крепко расцеловать ее.

- Вера, милая, как чудно, как дивно ты написала! - кинулась я к ней. - Да ведь ты поэт!

Она тихо улыбнулась.

- Почему поэт? Ведь это не фантазия, я действительно испытываю все это. Книга - мое счастье, моя отрада. A ты, разве и ты того же не переживаешь?

- Да, и я люблю, я страшно люблю книги, стихи, но где мне! Видишь, ведь я такого ничего не написала, нацарапала ерунду какую-то, - возразила я. Я чувствовала себя такой ничтожной, такой пустенькой, маленькой в сравнении с ней.

- Можешь и ты, только тебе не приходилось так много задумываться, как мне. Ты счастлива, тебе хорошо живется, тебе некогда грустить. A что ты написала такое сочинение Дмитрию Николаевичу - это нехорошо. Ты задеть его хотела. Я знаю, теперь тебе и самой совестно. Нет, Муся, он слишком большой для этого, - каким-то особенным голосом проговорила она.

Как, неужели и эта влюблена? Я с удивлением посмотрела на нее. Опять в глазах её затеплился мягкий, теплый блеск, опять чуть-чуть порозовели щеки. Нет, это не глупая влюбленность, как y тех всех, это благоговение какое-то. Меня точно с толку сбили, и весь следующий урок я сидела, как гусь в тумане.