Безмятежные годы

- Ну, теперь, Сергуля, опустись на колени и помолись за всех, - говорю я.

Он становится на четвереньки, потом ерзает, ерзает, наконец, примащивается на коленках. - Помилуй, Боженька, папу, маму, Таню, Мусю, тетю, дядю, бабушку, няню… Не тебя, - круто поворачивается он в сторону женщины: - Аксинью, всех христиан и меня, маленького мальчика, дай всем здоровьица. Аминь, - заканчивает затем малыш свою усердную молитву.

Мне так смешно, что я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться, нянька тоже добродушно ухмыляется. Ужасно он потешный и милый!

Сегодня, по обыкновению, в гимназию.

Входит Дмитрий Николаевич на русский урок, в руках наши листочки. Ну, пойдет расправа! Расписывается, смотрит отсутствующих. Вот мямлит! По классу несутся подавленные вздохи, под нагрудниками передников быстро-быстро шевелятся руки, делая малюсенькие крестики.

- Госпожа Зернова!

Наконец-то!

- Ваше сочинение вполне удовлетворительно: тема обдумана, изложение ясное, точное.

Зардевшаяся Зернова получает тетрадку, a рука словесника выводит 12 в журнальной графе.

- Госпожа Старобельская!..

Мне сразу ударяет в виски и делается как-то тоскливо. «Боже, помоги, Боже, помоги!» - думаю я, a сердце стучит, стучит.

- Тоже прекрасное сочинение, слог легкий; ни стилистических, ни орфографических ошибок нет, изложение логичное, доказательства последовательно вытекают одно из другого и, пожалуй… убедительны. - Он опять на минуту подымает на меня глаза, и опять они смеются.

«Бездушный, бессердечный, как ему не стыдно так издеваться!» - Я чувствую, что в горле y меня что-то сжимается, к глазам подступают дурацкие слезы. Только не хватало еще разреветься при нем! - Я со всей силы стискиваю зубы. Господи, скоро ли конец?

- Сочинение, видно, много и долго передуманное, - подчеркивая голосом, говорит он. - Пожалуйста. - Тонкая рука протягивает мне работу.

«Только бы не заплакать», - думаю я, кладу перед собой листок и подпираю щеку рукой, чтобы скрыть, хотя часть лица.

- Двенадцать! - раздается рядом со мной голос Любы.

- Дура! - мысленно слетает y меня по её адресу. - Еще спрашивает - двенадцать? Точно смеется!

- Тебе 12, Муся, 12 за сочинение, я видала. Чего ты скисла? Говорю 12. Ей-Богу же, правда!

- Что такое? Не может быть!

Я жадно всматриваюсь в свой листок, на который боялась даже до этой минуты взглянуть. Одна запятая добавлена красными чернилами, одно «п» переправлено в «т», - хроническая, вечная ошибка невнимания; в самом низу последней страницы узкое изящное 12 и мелкий красивый росчерк. Что же это?.. Господи, неужели?

Мне опять хочется плакать, но уже от радости. Я с чувством благодарности, смущенно поднимаю глаза на Дмитрия Николаевича; мне немножко стыдно… Его лицо спокойно, как всегда, в руке сочинение Михайловой; сама она стоит y стола.

- Читая ваши «воспоминания детства», госпожа Михайлова, я никак не мог дать себе отчет, в тропическом или полярном поясе находится место действия, так как в нашем умеренном климате природа не балует нас такими феноменами. Вы, например, пишете: «на другой же день по переезде на дачу - то есть в мае месяце, - поясняет он, - я с радостью и сеткой выбежала в сад, где меня ждали остальные дети, спрятавшиеся от меня в высоких кустах брусники, на которых висели красные ягоды, через которые сияли горячие лучи солнца, и падали на землю светлые пятна».

При чтении этого очаровательного отрывка в классе поднялся сдерживаемый с трудом смех. Мне сразу становится как-то необыкновенно весело, точно тяжесть с души скатилась.

- Вот эти гигантские кусты брусники, в которых прячется целая компания детей, эти уже в мае «красные ягоды, сквозь которые сияли горячие лучи солнца» и падали на землю какие-то неведомые «светлые пятна» - положительно лишают меня возможности ориентироваться, где именно происходит действие. Судя по пышности флоры и быстроте её роста, мерещатся тропики, с другой стороны брусника ищет прохлады северного или горного климата. Так, как же, госпожа Михайлова, вы так ясно, отчетливо помните именно такую обстановку?

- Нет, я просто выдумала, чтобы красивее было, - поясняет Михайлова.

В классе неудержимое фырканье.

- Значит, поэтическая фантазия, - чуть-чуть улыбаясь, продолжает Дмитрий Николаевич. - Очевидно, в этот день вас посетила муза?

- Нет, y нас никого не было, я весь вечер занималась и сама, все сама написала. Никто не приходил, папа не позволяет ни мне в гости ходить по будням, ни чтобы к нам ходили. Я, право, все сама написала, - оправдывается уже со слезами на глазах несчастная.

Тут откровенный хохот несется по классу. Не может побороть улыбки даже Дмитрий Николаевич. Даже «Клепка» расчухала: хоть и шикает, но улыбается.