Безмолвие девушек

Или сначала поплавать? Похоже, все считают, что ему давно пора принять ванну. Быть может, они правы? Он подносит пальцы к лицу и чувствует солоноватый запах спекшейся крови, затем поднимает руки и нюхает под мышками. О боги… да, они, как никогда, правы. Ахилл, не раздеваясь, входит в воду. Волны бьются о его бедра, промежность, живот и грудь. Он поднимается и опускается с каждой волной, пока очередная не накрывает его с головой. Она увлекает его все глубже, в зеленый безмолвный мир, его мир – или таковым он мог быть, если б не эта жгучая боль в легких. Он выныривает, хватая ртом воздух, и ложится на спину, и волны качают его взад-вперед.

Небо еще усыпано звездами, но их свет стремительно меркнет под натиском восходящего солнца. Ахилл сознает, что плачет; слезы скатываются по лицу в соленую воду. И снова мочится – чувствует теплый поток в промежности. Он изливает из себя все: и скорбь, и боль, и потери, – и непрочный мир воцаряется в его душе.

Возвращается на берег. Хруст гальки под ногами приглушает все прочие звуки. Его шатает из стороны в сторону. Пьян? Он и сам не понимает, не помнит даже, сколько выпил. Знает только, что ничего не ел. Но с ним что-то не так, он чувствует себя… странно, как будто его распирает изнутри. Плевать. Что бы это ни было, все пройдет. Гектор мертв, и это главное. Все позади. Он повторяет это всякий раз, когда правая нога ступает по гальке. Позади, позади, позади. Гектор мертв, и без него Троя не выстоит – а решающий удар в этой войне нанес он.

Ахилл прислушивается к себе в надежде уловить хотя бы отдаленное эхо тех почестей, какими осыпали его цари. Но внутри все глухо. Убить Гектора недостаточно. Он понял это в ту же минуту, когда прикончил его. Чего он действительно хотел, так это съесть его – мало кто отважился бы сказать такое, но это так. Ему хотелось зубами перегрызть Гектору горло. Поэтому он трижды протащил его тело под стенами Трои, зная, что Приам смотрит. Но даже это стало жалкой подменой вкусу гекторовой плоти на зубах.

Спать. Он садится, чувствует под ладонями бархатистый песок. Зарывает руки глубже, и вот песок уже жесткий, холодный. Глаза болят, веки болезненно трут по зрачкам всякий раз, когда он моргает. Даже отсюда Ахилл слышит пьяные голоса из лагеря – его собственные воины беззаботно сидят вокруг костров, пичкают себя едой и вином. Он еще может присоединиться к ним, напиться до бесчувствия среди людей, которых любит и которым доверяет. А если нет, то там его ждет мягкая постель, огни, хлеб и маслины на столе, кувшин вина… Но нет Патрокла. Нет, лучше остаться здесь. Ощущая вкус соли на пересохших губах, дышать в унисон с морем.

Он ложится на спину, вдавливает лопатки в песок. Черные пики тростника расчерчивают небо, как струны сломанной лиры. Он мгновенно вспоминает свою лиру, на которой не может больше играть. Не играл ни разу с тех пор, как погиб Патрокл. Оставь ее, оставь. Он моргает несколько раз, точно ребенок старается не заснуть, и резко погружается в сон, неверный и невесомый, как свет.

Проходит несколько минут, и Ахилл снова в сознании: рот раскрыт, язык пересох; он пытается что-то сказать и глотает воздух. Или это по-прежнему сон? Он видит каменистые склоны и пучки травы над головой, но наваждение не проходит. Над ним склонился Патрокл – и не чахлый призрак, а человек, сильный и энергичный, каким он и был при жизни. Но настроенный недоброжелательно и даже враждебно – каким он никогда не был.

Ты пренебрег мною, Ахилл.

– Нет, – пытается сказать Ахилл и не может. Не способен говорить. И двигаться. Пытается дотянуться до Патрокла, но руки не слушаются.

Ты так ценил меня, пока я был жив, но пренебрег теперь.

Он силится произнести:

– Я бился с Гектором ради тебя!

Ты даже не сжег меня! Ты знаешь, каково это, когда мухи откладывают яйца на твоей коже?

Кто это говорит? Это… нечто, что склонилось над ним, образ, столь болезненно похожий на Патрокла, или это его собственные мысли? И вместе с тем Патрокл кажется таким настоящим… Даже одежда на нем такая же, какую он носил при жизни. Высокий, сильный…

Восходит солнце, и свет меняет его лицо.

Сожги меня, Ахилл. Мертвые не принимают меня, не дают пересечь реку. Говорят, я не принадлежу им. Но и в этом мире мне не место. Предай мое тело огню, захорони мои кости в золотой урне, которую преподнесла тебе мать. В ней хватит места для двоих. Будем же неразлучны в смерти, как были при жизни.