Безмолвная ярость

Через два часа после родов у пациентки отмечаются учащенное сердцебиение и снижение артериального давления. Обильное послеродовое кровотечение, вызванное инертностью матки. Внешние и внутренние разрывы. Потеря сознания. Очень быстрое ухудшение состояния пациентки. Исследование матки вручную; массаж, холодные аппликации без эффекта. Смерть наступила в 12:15.

Я кладу листы на колени. Я не узнал ничего такого, что Марианна не раскрыла бы мне накануне, но чтение этого документа с его лапидарными клиническими формулировками расстраивает меня больше, чем я мог себе представить. Думаю про себя, что молодая девушка, умершая в семнадцать лет вне окружения близких, могла быть моей матерью.

— Умерла при родах… — говорю я, нарушив молчание. Несколько холодных строк в карте. Это все, что осталось от девушки?

— Да. Я продолжала поиски после того, как позвонила вам прошлой ночью, но нигде не нашла следов. Мы не знаем, в какой день она поступила в приют и по какой причине, хотя можно предположить, что ее беременность имеет к этому отношение.

— Девушка, родителям которой было бы стыдно, что она беременна, и которые хотели бы избежать сплетен?

— Возможно.

— Почему она родила там? Почему они не отвезли ее в больницу?

— Это были шестидесятые, Тео. В то время женщины нередко рожали дома. То же самое относится и к большинству учреждений, особенно к женским тюрьмам.

— Ребенок… эта маленькая девочка была жива. Во что она могла превратиться?

— Удочерена, вероятно, или помещена, как и многие другие, с рождения в учреждение для сирот.

— Как получилось, что моя мать носит ее имя и фамилию?

— У меня нет объяснения. Это непостижимо.

Сзади кто-то сигналит. В зеркале заднего вида я различаю грузовик, которому нас не объехать.

— Не будем его задерживать, — говорю я, заводя двигатель.

Потихоньку выезжаю на улицу. Над пестрыми зданиями вырисовывается шпиль собора.

— Следующий поворот налево. Буду вашим штурманом.

— Ладно, а что с Далленбахом? Вы нашли что-нибудь на него?

Марианна продолжает рыться в папке.

— Я чувствовала, что его имя мне известно. Он указан в списке персонала и действительно работал в доме Святой Марии, когда там находилась ваша мать, и поэтому есть все основания полагать, что именно он принимал роды у Нины Янсен. Но у меня нет конкретной информации: никаких жалоб от интернированных, никаких административных отчетов… Если его поведение и было предосудительным, мы узнаем об этом не из архивов.

Мы покидаем сердце Лозанны и направляемся на север. Старый дом расположен на окраине города, недалеко от искусственного озера и леса Совабелен, все еще дикого места, очень любимого лозаннскими семьями.

Дорога занимает минут десять. Пересекая район, густо застроенный многоквартирными муравейниками и домами побогаче, мы выбираем тихую уединенную дорогу. На вывеске написано «Отель “Бельво”». За большими воротами из кованого железа я вижу часть здания.

— Мы на месте, — довольно констатирует Марианна.

Я сворачиваю на гравийную подъездную аллею. Длинное здание абсолютно узнаваемо — фасад теперь безупречно белый, он практически не изменился, разве что с окон исчезли решетки, — но трудно поверить, что оно могло быть чем-то иным, кроме отеля. На красивой деревянной террасе установлены зонтики от солнца и столы, за которыми сидят несколько клиентов. Я паркую машину на специально оборудованной стоянке перед симпатичным флигелем со стрельчатыми окнами.

Я не могу отвести взгляд от здания. Справа узнаю точное место, где была сделана фотография, найденная у Мод, хотя деревья исчезли, вероятно, срубленные, чтобы очистить обзор и открыть перспективу. Я чувствую, что совершил внезапный скачок во времени.

— Тео, как дела? Не жалеете, что приехали сюда?

Я поворачиваюсь к Марианне и улыбаюсь.

— Нет, совсем наоборот.

Мы идем по парку, окружающему отель, не говоря ни слова. Во мне борются противоположные чувства. Мне грустно представлять, через что пришлось пройти моей матери, грустно из-за того, что я так долго был в стороне от ее страданий, не понимая, какой огромной ложью была ее жизнь. И в то же время чувствую облегчение от того, что не остался во Франции и приехал не один.

Через десять минут мы возвращаемся в отель.

— Я мог бы никогда ничего не узнать о прошлом моей матери. То, что случилось в Авиньоне, разрушит наши жизни, но, если б не эта драма, я уверен, она унесла бы свой секрет с собой.

— Несомненно. И с этим труднее всего согласиться. Иногда в жизни требуются большие несчастья, чтобы вскрылась такая тайна.