Безмолвная ярость

Я чувствую, что прошлое куда-то ускользает, будто воспоминания и детство вырвали из меня, чтобы заменить чем-то непонятным и одновременно пугающим. Пытаюсь понять, что чувствовала моя мать, когда мой отец набросился на нее. Пережила ли она шок, как когда-то в доме Святой Марии? Что она должна была ощутить много лет спустя, встретив Далленбаха в отеле? Две зеркальные сцены, имеющие общие корни, которые разрушили ее жизнь без возможности вернуться назад…

— Откуда Камилю может быть известно о том, что произошло той ночью?

У Мод дергается щека — наверное, я затронул ее самое больное место. У меня появляется мимолетное чувство, что тетя попытается увернуться, но она отвечает.

— Через несколько минут после моего приезда на мельницу я была рядом с Ниной; услышала наверху лестницы какой-то шум, подняла глаза и увидела вас.

— Нас?

— Вы с Камилем неподвижно стояли в темноте, держась за руки, и наблюдали за нами, а мы сидели на корточках у тела Йозефа. Я не знаю, что могло вас разбудить, почему вы оба вылезли из постелей. Это Камиль привел тебя? Вы были там, но как долго?.. Понятия не имею.

— Нет, я не мог присутствовать… — говорю я, качая головой.

— Тебе не было и пяти лет, Тео. Вряд ли ты мог что-то понять или запомнить. Камиль был на три года старше… Я взлетела по лестнице, чтобы отвести вас назад в вашу комнату. Вы были спокойны, глаза казались сонными. Ты сразу снова заснул. Но когда я уложила Камиля, сказав, что всё в порядке, он спросил: «Почему папа спит на полу?» Я едва не разрыдалась и не нашлась, что ответить. Думаю, Нина едва осознавала случившееся, а может быть, вообще забыла о вашем присутствии на лестнице той ночью. Мы никогда не говорили об этом.

— Камиль так и не смог отчетливо вспомнить тот вечер…

— Я долго пыталась убедить себя, что он был слишком сонным, чтобы хоть что-то понять. Наивная дура! Позже из научных статей о детских травмах я узнала, что в этом возрасте негативные воспоминания часто блокируются мозгом.

Получается, Камиль провел полжизни, снова и снова изображая эту мизансцену, но что она означает, не понимал. Он видел своего отца мертвым в окружении тетки и мачехи, и официальная версия смерти никогда не совпадала с тем, чему он стал свидетелем. А что насчет меня? Неужели и я сохранил воспоминания о той ночи? Был ли мой кошмар производным от них, или его навеяли рисунки Камиля и обрывочные сведения о доме Святой Марии?

— Ты отдаешь себе отчет в том, какую травму получил Камиль? Как он мог преодолеть это без посторонней помощи?

Мод медленно кивает. Я вижу на ее лице чувство вины, которую ей пришлось нести всю жизнь.

— Я не помогла ему, как должна была. Когда Камиль начал увлекаться наркотиками, мне хотелось верить, что у такого поведения есть и другая причина, необходимость жить с нами, потеря родителей в раннем возрасте… Я должна была заставить его обратиться к специалисту, но… я боялась.

— Чего именно?

— Что он вспомнит то, что видел…

Мод молчит. Ее взгляд пуст. Картина лет медленно прокручивается в моей памяти. И я прихожу в отчаяние при мысли о загубленных жизнях. Мои собственные страдания кажутся ничтожными по сравнению с муками брата. Теперь я знаю, что нас не связывают кровные узы, но никогда не был так близок к нему, как в этот момент. Йозеф — мой отец, Камиль — мой брат, Мод — моя тетя. Что есть семья, как не то, что мы себе представляем?

— Спасибо, что нашла в себе смелость все рассказать.

— Камиль ничего не должен знать, Тео. Никто не должен.

Я медленно встаю со стула. Единственное достоинство боли в том, что иногда она делает нас проницательными.

— Нет, Мод. Я не могу дать тебе такое обещание, не в этот раз. Ложь никогда никого не излечивала… Она позволяет выиграть время, заставляет нас поверить, что все наладится, но не лечит.

* * *

Вечером я веду Камиля на пляж мыса Антиб, взяв с собой бутылку: знаю, что оказываю ему не лучшую услугу, но надеюсь, что алкоголь облегчит дело. Как для него, так и для меня. После ночи, когда я узнал об аресте моей матери, эта будет худшей в моей жизни. Но у меня есть долг, который никто другой не может исполнить. Возможно, я впервые поведу себя как брат.

И вот мы пьем из горлышка, передавая бутылку друг другу, и я рассказываю Камилю правду. Сидя рядом со мной в наступающей ночи, он плачет, как напуганный ребенок, которым никогда не переставал быть.

9