Безмужняя

Калман привел неопровержимые доказательства: ведь если бы белошвейка не любила своего мужа, она не стала бы ждать его почти шестнадцать лет, тем более что доныне она не отличалась особой религиозностью; а что касается любви ее мужа к ней, то, во-первых, это подтвердит каждый, кто только взглянет на нее, а во-вторых, полгорода знает, что муж любил ее без памяти. Калман еще долго говорил и закончил тем, что если б столяр был жив, он бы даже с другого конца света пешком вернулся к своей жене.

На третий день вечером реб Довид снова сидел в задней комнатке Зареченской синагоги, обложившись томами «Нода би-Иегуда» Хасам-Сойфера[48] и «Беер-Ицхок» ковенского раввина Ицхока-Элхонана Спектора[49]. Устав от изучения книг, он глядел на пламя свечи и бормотал:

— Владыка мира! В респонсах об агунах нет того, что я ищу, но в Торе Твоей написано — милосердия! И сердце мое разрывается от жалости к одинокой женщине, потому что и сам я страдаю. Когда у ковенского раввина заболел ребенок, он молился, чтобы Всевышний помог ему в награду за то, что он занимался проблемами агун. Также и я замечаю, что всякий раз, когда я решаю освободить агуну от прежнего брака, моему Мотеле становится лучше, а когда отказываюсь из страха перед новыми раздорами — Мотеле слабеет. Я знаю, что ковенского раввина никто не преследовал, а меня будут гнать и преследовать. Я знаю также, что в Вильне я совсем не так уважаем, как реб Лейви Гурвиц, назначенный ведать делами агун. Поэтому я еще больше рискую — но именно поэтому я и решусь на такой риск!

Реб Довид отводит взгляд от свечи и снова обращается к книгам.

Решение придется основать на комментарии «Мордехай», который ссылается на рабби Элиэзера Вердунского[50]. Но все ранние авторитеты воюют с рабби Элиэзером, а Бейс-Йосеф[51] нападает на него еще ожесточенней, чем другие. Сослаться на одного из ранних мудрецов и решиться? Реб Довид встает и принимается ходить по комнате: будь что будет! Если никто из раввинов не хочет брать на себя ответственность — что ж, тогда он сам, полоцкий даян, освободит агуну!

Он слышит чьи-то шаги в пустой синагоге и настороженно вздрагивает: не несут ли ему дурную весть? Он резко оборачивается и видит в дверях человека, который сватается к агуне. Реб Довид пристально глядит на пламя свечи и произносит, чеканя каждое слово:

— Пойдите и сообщите агуне, что она может выйти замуж.

— Она уже не хочет, — печально тянет Калман, — она строго-настрого приказала мне оставить ее в покое.

— Пойдите и скажите ей, что раввин просит ее сейчас же прийти в синагогу. Я прошу ее спасти моего ребенка.

Калман поспешно и тихо уходит. Реб Довид берет свечу и переходит из тесной маленькой комнатки в пустой и глухой зал синагоги.

— Полоцкий даян просит вас сию же минуту прийти в синагогу. Его ребенок снова в опасности! — крикнул Калман, вбежав к белошвейке. Произнести неправду тихим голосом ему было сложнее, чем закричать, а сказать правду он боялся.

«Боже! У меня злое сердце! — подумала Мэрл. — Раввинша обидела меня, и я перестала интересоваться больным ребенком!» — Она быстро сбежала по лестнице, даже не взглянув на Калмана.

Раввин стоял в углу у восточной стены — там же, где она говорила с ним в первый раз. Но на этот раз он ждал ее и повернулся лицом ко входу.

— Ребе, что с вашим ребенком? — выдохнула она, запыхавшись.

— Я обдумал ваше дело и разрешаю вам выйти замуж.

— Я больше не думаю о замужестве. — Мэрл неприязненно покосилась на Калмана. Тот остановился поодаль, как бы опасаясь получить пощечину.

— Вы думаете о замужестве! — крикнул реб Довид. — Вы ждали полтора десятка лет и больше ждать не хотите, я знаю! Вы можете пообещать, что, если я не освобожу вас от прежнего брака, вы и впредь останетесь верной Закону агуной?

— Ничего я не обещаю! — загорелись ее глаза. — Я не хочу больше быть глупой телкой! — и в голосе Мэрл реб Довид услышал треск сухого пламени, точно в нее вселилась и говорит ее устами чужая грешная душа.

— Это значит, что вы можете выйти замуж без разрешения или вообще станете жить с мужчиной без хупы. Но вы станете говорить, что виновна в этом Тора. Так знайте: Тора ни в чем не виновна, а вы можете выходить замуж! — воскликнул раввин, повернувшись к арон-кодешу, чтобы свиток Торы убедился в его правоте. — Я тоже страдаю от жестокости, люди жестоки со мной и по сей день. Но я знаю: Тора не повинна в том, что законоучители порой глухи к чужому несчастью!

— Жена ваша сказала, что вы можете пострадать из-за меня, — в испуге отступила от раввина Мэрл. — Вас могут лишить места.

— Не заботьтесь о моем месте! — раввина передернуло, точно от укуса. — С Божьей помощью я отстою его сам. За то, что я освобожу вас от брака, люди заставят меня страдать. Но если я не сделаю этого, небеса накажут меня намного страшнее.

— Ваша жена проклянет меня! — пробормотала Мэрл.

— Если не устраивать шума, ребе не пострадает, — дрожащим голосом вмешался Калман и придвинулся поближе. — Можно сделать тихую свадьбу.