Безмужняя

— Это правда, если не будет шума вокруг этого дела, раввины промолчат. А теперь идите, желаю вам счастья, — обессиленно ответил реб Довид.

Мэрл молчала, и Калман, точно больную, вывел ее из синагоги. Молчала она по дороге домой. Молча встретила она и сестер, которые явились к ней через несколько дней. Калман сообщил им, что Мэрл разрешено — в добрый час! — выйти замуж, но она упрямится. И Гута с Голдой пришли к ней снова. Они вновь оплакивали ее судьбу, перечисляли достоинства маляра и недостатки своих мужей-лентяев, вновь говорили о старой матери, что ждет в богадельне доброй вести от дочери, которой не придется навечно остаться одинокой агуной.

Мэрл понимала: если она скажет сестрам, что не хочет теперь выходить замуж, чтобы не навлечь беду на полоцкого даяна, — ее примут за сумасшедшую. И она молчала. Но по ее тягостному молчанию было видно, что она согласна на все, лишь бы ее оставили в покое.

Вышла замуж

Реб Йоше, старший шамес виленской городской синагоги, также устраивал свадьбы. Это был широкоплечий, высокий человек с белой бородой до пояса и с жесткими густыми усами, шевелившимися подобно усам льва. Реб Йоше недовольно взглянул на Калмана Мейтеса, который явился к нему как раз посреди обеда и твердым голосом объяснил, что просит приготовить хупу. Старший шамес окинул посетителя опытным взглядом и сразу понял, что речь идет о бедной свадьбе. Он протянул руку и буркнул:

— Свидетельство от виленского раввина о том, что вы и женщина имеете право вступить в брак.

Посетитель, вертя в руках свою палку, промямлил, что такого свидетельства он не принес, но, если свидетельство необходимо, он может получить его у полоцкого даяна, реб Довида Зелвера.

— Свидетельство от полоцкого даяна для меня — все равно что пустая бумажка, — вздыбил реб Йоше свои львиные усы и задвигал ими, точно разгрызал мозговую кость. — Пойдите и принесите свидетельство от настоящего раввина.

И Калман ушел. Он долго вынюхивал, прощупывал, прислушивался и разузнал, что Залманка, младший шамес городской синагоги, ладит со старшим шамесом, как кошка с собакой. Залманка жалуется, что реб Йоше не дает ему голову поднять, что хупу всегда устраивает сам, что всегда сам показывает виленскую синагогу богатым гостям из-за границы. Калман подружился с младшим шамесом и между делом сообщил ему, что собирается жениться, а устраивать хупу хочет пригласить его, Залманку, а не старшего шамеса. Залманка намного лучше, чем реб Йоше, этот гордец и шкуродер, и ему, Калману, Залманка нравится больше. При этом Калман сообщил, что берет в жены почтенную женщину, муж которой пропал на войне уже более пятнадцати лет назад. Она не хотела выходить замуж за кого придется и ждала, пока не встретила солидного человека. Разрешение на брак дал полоцкий даян, который держит сторону бедняков и младших шамесов — не то что другие виленские раввины, поддерживающие старшего шамеса. Если нужно свидетельство, Калман возьмет у полоцкого даяна такую бумагу, что она будет больше, чем Мегилас Эстер[52]. Но Залманка ничего не требовал и долго не раздумывал. Ему важно было доказать старшему шамесу, что и он, младший шамес, тоже человек!

Калман нанял гойку прибрать свою квартиру, запущенную за годы вдовства. Жил он в предместье Липавка, и никто из соседей, приглашенных на свадьбу, не был знаком с невестой и ее семьей. Сестры Мэрл пришли без мужей. Старшая, Гута, не хотела, чтобы ее пьяница имел повод напиться, а Голда, самая младшая из сестер, не взяла с собой своего мужа-лодыря, потому что тот был приятелем Мойшки-Цирюльника. С тех пор как Мэрл пригрозила Мойшке утюгом за его приставания к ней, он открыто стал ее кровным врагом.

Калман проявил великодушие и нанял извозчика, чтобы привезти из богадельни Кейлу, мать Мэрл, с трудом передвигавшую распухшие ноги. Едва Гута и Голда увидели ее, они разразились таким плачем, словно мать пришла проститься с ними перед смертью. Мэрл молчала, и эта сдержанность, это задумчивое молчание украшали ее, делали еще более моложавой. Соседи не могли надивиться: Калману, этому ничтожеству, этому маляру-пачкуну, который и работает-то день в году, досталась такая красавица!

Важнее жизни было младшему шамесу, чтобы и у него венчание вышло таким же, как у реб Йоше. Стать высоким и широкоплечим, как старший шамес, Залманка не мог. Он был маленький, худенький и почти что безбородый. Но раскачивался он, как реб Йоше, и очень старательно произносил благословения. А вдовец Калман раскачивался в такт ему, да так искусно, будто уже раз десять стоял под хупой.

Младшая сестра вдруг ущипнула старшую и молча указала на невесту.

Отчаянно бледная, стояла Мэрл под хупой, словно принцесса среди попрошаек. Гордо откинув голову, она разглядывала младшего шамеса и кладбищенского хазана-маляра, своего жениха. Ее глаза сверкнули черным огнем, и щеки порозовели. Она живо оглянулась, приоткрыла рот — и сестры поняли, что она сейчас захохочет. Дикая коза пробудилась в ней! Беда! И Гута с Голдой вместе догадались броситься ей на шею с воплями: