Безмужняя

Пламя поминальной свечи мечется, словно проснулась в нем душа покойного, разбуженная воплем. Огромная черная тень, вырвавшись из-под ног реб Довида, прыгнула и повисла на люстре, посреди потолка.

— Милосердный, Откликающийся душам поникшим, откликнись! — раскачивается реб Довид. — Господь всемилостивый, ответь и мне!

Он слышит тихий протяжный плач; робкий женский голос отвечает ему из темноты. Реб Довид резко оборачивается: не Тора ли отозвалась плачем на вопли его? Но всхлипывания доносятся от входной двери, среди скамей он различает человеческую фигуру. Свеча освещает слабым красноватым светом голову, покрытую черным женским платком. Ему мерещится Тора во вдовьих траурных одеждах, Тора — покинутая невеста, представшая перед ним в темной пустой синагоге.

— Кто здесь? — кричит он не своим голосом.

Новое испытание

Когда Мэрл вошла в синагогу, ее со всех сторон обступили тревожная тишина и темнота. Потом ее глаза привыкли к полумраку, и она различила арон-кодеш и стоящего возле него человека, обращенного лицом к стене. Она знала со слов Калмана, что раввин остается в синагоге позже всех, и поняла, что это он. Дожидаясь конца молитвы, Мэрл предалась своим мыслям: жаль, что она не праведная еврейка, как ее мать, и никогда не читает женские молитвы. Наверно, становится легче, когда изливаешь душу перед Богом. Конечно, Калман прав, что не хочет жениться без разрешения раввина. Он преданный, благородный человек, он заботится о ее счастье.

Мэрл увидела, что раввин закончил читать Шмоне эсре и опустился на скамью. Она хотела подойти к нему, но подумала, что может напугать его, ведь он не видел, как она вошла. Лучше уж выйти и подождать у ворот. И вдруг она услышала исступленный вопль из угла. Раввин произнес какие-то слова на святом языке и затем повторил на идише: «Господь всемилостивый, ответь и мне!» Мэрл почувствовала, что из ее горла рвется крик; так ветер при пожаре несет огонь от одной горящей лачуги к другой. Она закусила губу и промолчала. Но стоящий в углу синагоги раввин заплакал еще громче и вырвал из ее безотрадного сердца рыдания, которые она подавляла долгие годы. Испуганный раввин крикнул: «Кто здесь?» — и она, плача, пошла к нему через темную синагогу:

— Я агуна, ребе, агуна. Шестнадцать лет прождала я своего мужа, ушедшего на войну, а он не вернулся, и больше я не могу ждать! Я не в силах больше выносить одиночество. Я пришла к вам за помощью! Я живу недалеко, на Полоцкой улице. Помогите мне, ребе, помогите!

Мэрл рыдает и говорит без умолку, боясь, что раввин уйдет, не дослушав до конца. Она говорит бессвязно, глотая слезы, повторяя по нескольку раз одни и те же слова. Прижав правую руку к виску, реб Довид внимательно слушает. Затем он отвечает усталым, печальным голосом:

— Не ко мне следует вам обратиться. Я всего лишь даян из городского предместья. Ваад поручил реб Лейви Гурвицу ведать такими делами. Вы уже были у раввина из двора Шлоймы Киссина?

— Была, — подавленно отвечает Мэрл, как если бы тихий голос раввина погасил ее волнение. — Была, но он отказал.

— Отказал, — еще печальнее бормочет реб Довид, как будто бы и ему самому эта весть была неприятна. — Реб Лейви отказал, потому что у вас нет свидетелей. И если он ничего не смог сделать, то я тем более ничем не могу помочь. У меня столько забот и горя, да и из-за чужих несчастий я уже достаточно натерпелся. Я не вправе взваливать новые неприятности на жену и детей. У меня ведь жена и дети, жена и дети! — повторяет он, как бы уговаривая самого себя не вмешиваться в это дело.

Реб Довид стоит в темном углу у арон-кодеша, и Мэрл не видит его лица, но в сдавленном голосе она слышит страх. Ее охватывает огромная жалость к раввину, и она досадует на свою семью. Чего хотят от нее мать, сестры, Калман? Она вовсе не желает выходить замуж!

Мэрл слышит, что кто-то быстро бежит по двору Зареченской синагоги. В помещение врывается мальчик и кричит в темноту:

— Папа, Мотеле опять задыхается!

Раввин так быстро выскакивает из своего угла, что Мэрл едва успевает отодвинуться. Он хватает мальчика и судорожно ощупывает его, словно боясь, что и этот его ребенок лишится дыхания от быстрого бега.

— А мама? — голос реб Довида дрожит.

— Мама соскочила с кровати, чтобы помочь Мотеле, и у нее стало сильно биться сердце. Она велела передать, чтобы ты сразу же бежал за фельдшером!

— А кто же возле мамы? Возле Мотеле? — ломает руки раввин. — Никого?

— Никого! — кричит отцу мальчик. — Почему ты уходишь надолго? Мама говорит, что ты уходишь слишком надолго!

— Что же делать? Что делать? — обращается раввин к арон-кодешу, как бы прося, чтобы свиток Торы помог ему, и тут же быстро оборачивается к Мэрл: — Я должен бежать к моим родным, к жене и ребенку. Сжальтесь, сбегайте к фельдшеру на углу Поплавской улицы, позовите его. Всевышний воздаст вам, не я, я не могу… Иоселе, ступай с тетей, покажи, где живет фельдшер.

— Я знаю, где он живет, — отвечает Мэрл, подходя к двери. — Ребе, идите домой с сыном. Я сейчас приведу фельдшера.