Безобразная Жанна

– За собой-то не зовет?

– Не припоминаю такого, – покачала я головой. – Просто… словно в прошлое попадаю, когда он еще был жив, а я и думать не думала, что все вот так обернется. Но я всегда помню, что его больше нет.

– Тогда это и ни к добру, и ни к худу, – изрекла Медда. – Просто наяву, госпожа, ты себе о нем думать накрепко запретила, а когда спишь – память прорывается, как ручей по весне через запруду. А раз дурного не видишь, значит, счастлива была.

– Да. Это верно. Была… – Я отвернулась, и тут очень кстати постучали в дверь. – Входите!

На пороге оказалась невысокая полненькая женщина лет этак пятидесяти, а может, и побольше. А может, и поменьше, я бы не взялась сказать наверняка.

На лице ее, румяном, загорелом, почти не было морщин, а те, что были, собирались в уголках глаз, когда она улыбалась. Волосы ее были черны как смоль, но что-то подсказывало мне, будто виной тому не природа, а вездесущая травяная краска.

Леата оказалась вовсе не красавицей, однако на редкость обаятельной и деловитой особой.

– Ох, хороши! – сказала она, назвавшись, и встала, уперев руки в бока. – Сегодня уж поздно, да и темновато здесь, а поутру я уж научу вас наряжаться да краситься… Ничего сложного в этом нет, надо только запомнить, кому что разрешено да положено!

– Об этом можешь и сейчас рассказать, – обронила я.

– Да лучше уж сразу показывать, госпожа, – серьезно ответила она. – На словах я толком не объясню, как положено служанке покрывало накидывать, а как тэшди! Ну да ты-то быстро разберешься, чай, не в деревне росла, а вот эта красавица… – Леата оглядела Медду. – Ничего, и не таким втолковывала…

– Я тоже, знаешь ли, не в лесной берлоге воспитывалась, – с достоинством ответила та. – Ржаную муку от пшеничной с первого взгляда отличаю, неужто тряпки перепутаю?

– И то верно, – покладисто сказала Леата и клубочком прокатилась по комнате из угла в угол. – То хорошо, что обе вы темноволосые и темноглазые, возиться не придется. А что у госпожи кожа белая да нежная, так и еще лучше – сразу видно: из знатного рода, на солнце не бывала, в поле не работала…

Я невольно улыбнулась. Когда-то и у меня лицо было загорелым и обветренным – шутка ли, столько времени проводить на вольном воздухе! Даже после ранения, когда я перестала прятаться от людей (вернее, Саннежи вытащил меня из моей раковины), я по-прежнему любила промчаться верхом, и смотрит кто или нет, не обращала внимания. Только при дворе я закрывалась вуалью, а среди егерей и прочих сопровождающих не было никого, кто стал бы указывать на меня пальцами… Однако несколько лет заточения в поместье сделали свое дело: загар совсем сошел и даже побелевшие шрамы сделались не так заметны на светлой коже.

– Глаза подкрашивать я вас завтра научу, на хорошем свету, – повторила Леата. – А то сейчас сама не разберу, синюю краску возьму или зеленую! Волосы, сказала уже, в самый раз: хоть их и не увидят под покрывалом, но мало ли? А вот брови, особенно тебе, – кивнула она Медде, – надо будет подрисовать. У госпожи они тонкие, дугами, только вот на переносице свести – и довольно, а тебе погуще намажем, а то редковаты и коротковаты. У шонгори, – пояснила Леата, – считается, что у красавицы брови непременно срастаться должны. А уж если у нее усики есть… – Она выразительно причмокнула.

– Усики?! – не поверила я своим ушам.

– А то как же! – хихикнула Леата.

– Но их же все равно не видно!

– Ну так кавалеры воображают ведь, как откинут покрывало, а там уста алые да… – Она ногтем большого пальца важно разгладила воображаемые усы, как мальчишка-подросток, и прыснула со смеху. – Поди их пойми! Наши дамы все стараются вывести пушок-то этот, а там иное в чести…

– Так вот откуда сказки, в которых красавица-шонгори прикидывалась юношей и следовала за своим возлюбленным в военный поход! – улыбнулась я. – Если фигурой она может сойти за юношу, да еще и усики имеются…

– В их-то одеяниях парнем прикинуться не сложно, – заверила Леата. – Завтра увидите! А теперь пойду я, госпожа, мне еще Рыжему гриву красить… Жаль, корабль шонгорский попался! Были б это доргори, проще бы вышло!

– Это почему же?

– Так у них рыжих – тьма! – просветила она. – И вельможи непременно бороды отращивают до пупа, да еще красят их, завивают и всячески умащают, чтоб красной медью сверкали… Пойду, в самом деле, должно быть, там уже чайник закипел, запарю траву да вымажу его лохмы, авось схватится до утра-то…

Леата ушла, а я сказала:

– Давай-ка в самом деле спать укладываться.

Медда молча кивнула.

Нам с нею постелили в одной комнате, мне – на кровати, ей – на широкой лавке. По размерам, конечно, лавка подошла бы мне больше, но предлагать поменяться я не стала. Во-первых, Медда не согласилась бы, а то и оскорбилась, а во-вторых… Во-вторых, я не думала, что лавка окажется мягче этой кровати!