Безобразный Ренессанс. Секс, жестокость, разврат в век красоты

Аналогичные примеры можно найти и в визуальном искусстве. Не случайно на таких картинах, как «Шествие волхвов в Вифлеем» Гоццоли, встречаются и удивительно точные изображения представителей византийского двора, и слуга типично африканского происхождения. Знакомые мифы также менялись и расширялись с учетом новых знаний о других странах. Заметно изменились изображения каппадокийца святого Георгия, история которого существует в различных христианских традициях и служит символом отношений между востором и западом, поскольку дракон предположительно был поражен в Ливии.¹⁹ Святого Георгия все чаще стали изображать в ближевосточном одеянии, чему способствовало развитие межкультурных отношений. Витторе Карпаччо написал сцены из жизни святого Георгия для капеллы Сан-Джорджо в Венеции в 1504–1507 гг. На ней мы видим группу мусульман в тюрбанах на фоне городского пейзажа, в котором странным образом сочетаются итальянские и «восточные» черты. На фреске Пинту-риккьо «Мистическое обручение святой Екатерины» (ок. 1492–1494) в зале Святых в ватиканских апартаментах Борджиа [ил. 34] император изображен в окружении людей, представляющих все средиземноморские культуры конца XV в. Мы видим здесь и греков, и мусульман из Северной Африки, и турок. Фреска буквально излучает ощущение того, что в большом мире для людей не существует никаких барьеров.

Навсегда чужие?

Однако, как это часто бывало в эпоху Ренессанса, внешнее впечатление оказывается удивительно обманчивым. Сколь бы ни соблазнительно было приравнять открытия к знаниям, а знания к терпимости, важно помнить, что подобные связи более свойственны современному образу мыслей и романтическому отношению к Ренессансу, чем той эпохе. Да, конечно, открытия того времени были грандиозными и многочисленными, но не было никакой объективной причины к тому, чтобы расширение контактов с «чужими» культурами начало разрушать давние и глубоко укоренившиеся предубеждения и моральные стандарты. Возникновение искреннего интеллектуального любопытства в отношении окружающего мира спокойно и легко сосуществовало рядом с невежеством, ненавистью и эксплуатацией. Путешественники не всегда смотрели на новые земли широко распахнутыми от изумления глазами. Чаще всего они видели именно то, что хотели увидеть, и истолковывали увиденные крохи в соответствии с унаследованными идеями. Более того, отношения между путешественниками эпохи Ренессанса и иными культурами часто определялись политическими конфликтами, экономическими интересами или культурным паразитизмом. Хотя информацию тщательно собирали и высоко оценивали в определенных кругах, непонимание ширилось, мифы подстраивались под меняющиеся обстоятельства, прежняя нетерпимость принимала новые, столь же уродливые формы. И в результате под блестящей поверхностью прекрасных произведений искусства, которые кажутся столь невинными и открытыми, скрывалась более удивительная и неприятная картина.

Каким бы ни было первое впечатление от картины Липпи «Алтарь Барбадори» и жизнеописания художника в книге Вазари, они скрывают не только тот факт, что понимание по-прежнему сдерживалось невежеством, но и то, что культурный релятивизм и терпимость были всего лишь тонкой пленкой, под которой скрывались жестокий фанатизм и прежние предубеждения. Какова бы ни была природа знакомства Липпи с исламской культурой, в «Алтаре Барбадори» не чувствуется искренней симпатии. Да, он поместил псевдокуфийский орнамент на одеяние Девы Марии, но это всего лишь довольно грубая и любительская имитация арабского письма. Художник не пытался выйти за рамки поверхностного стереотипа, способного одурачить невежд. Склонность воспринимать исламскую культуру с презрительной снисходительностью еще более заметна по истории жизни Липпи. Жизнеописание Вазари, которое невозможно проверить по другим источникам, является в той же мере демонстрацией невежественных культурных карикатур, в какой и свидетельством межкультурного релятивизма. Хотя он отдает должное эстетическим воззрениям рабовладельца-бербера, его изумление перед этим фактом отражает привычное для того времени восприятие арабского мира как мира «варварского». Несмотря на то что мусульманские общества Северной Африки постоянно производили огромное множество великолепных и разнообразных произведений искусства – керамику, ковры, шедевры архитектуры, каллиграфии и иллюстрированные манускрипты, Вазари сознательно утверждает, что в Хафсидском королевстве не знали рисунка и живописи. Он заходит настолько далеко, что помещает это абсурдное утверждение в свой биографический скетч. Эта карикатура вполне соответствует устаревшим стереотипам – точно так же, как и использование псевдокуфийского орнамента на алтаре Липпи. Но в то же время она отражает стремление писателя сделать повествование увлекательным и приемлемым для современного ему читателя, пусть даже и в ущерб точности.