Безопасность Родины храня

— В отгуле был, после дежурства.

— К тебе там паренька приводили. Сбежал с мест поселения. Требовалось разобраться, что к чему. Лично я так думаю: сбежал — отвечай. Нечего с ним возиться. Закон для того и существует, чтобы порядок был.

— Парня этого изловили, что ли? — оставаясь невозмутимым, поинтересовался Ежов.

— Нет. Сам пришел. Вроде как бы с повинной.

— С повинной к нам сейчас из леса идут — и прощаем. А тут молодой хлопец… Видать, совсем запутался.

Федор Кузьмич улыбнулся, поправил шапку, отряхнул с груди приставшие к шинели снежинки и заметил:

— Не люблю сентиментов. Сегодня ты его простишь, а завтра он тебе пулю в спину вгонит.

Ежов укоризненно посмотрел на товарища.

— Злым ты становишься, Федор.

— Справедливым.

— Нет, злым. Ведь к нам какие требования предъявляют?

— Знаю, знаю. Мы с тобой должны быть с чистыми руками, горячим сердцем и холодным рассудком. Но как эти руки чистыми сохранить, когда приходится иметь дело с такой мразью?

— Не заводись, — оборвал его Ежов, а сам подумал о том, что в жизни ничего не проходит бесследно. И та кровавая схватка с бандитом, душившим его, тоже наложила отпечаток на Федора.

Микола Протас был обут в немецкие солдатские ботинки, износу которым, казалось, не будет никогда. Вот только верх подкачал. Потрескался. Да и металлические ободки вокруг дырочек для шнурков отскочили. Все, кроме нижних на левом.

Ботинки эти подарил Миколе родной дядя Михаил Михайлович Стоценко. Не сразу, правда. Сначала просто дал поносить. На время. Потом как-то смирился. И вот во время рождественского застолья сказал:

— Бери насовсем.

Микола, сбежав с Урала, куда вместе с матерью (отца они похоронили еще до войны) был отправлен на новое поселение, жил у дяди уже полгода. Пришел к нему оборванный, изголодавшийся. Михаил Михайлович как раз сено коровам задавал. Так навстречу племяннику с вилами и двинулся. Потом разобрался.

— Так ты Протас будешь? Марьин сын?

Переминаясь с ноги на ногу, Стоценко долго разглядывал паренька, потом глубоко вздохнул:

— Проходи.

С этого дня жизнь Миколы пошла по замкнутому кругу. Оправившись от страха, Михаил Михайлович четко определил племяннику его обязанность — ухаживать за скотиной. Хозяйство было хотя и небольшое, но прожорливое: две коровы, лошадь, пять овец, три свиньи. Так что работы хватало.

— Ты вот что, — советовал дядя. — Сиди тихо. Если кто и спросит, отвечай, что погорелец. Мол, приютил я тебя по жалости.

Однако не за этим пробирался Микола Протас на родную землю, чтобы батрачить на прижимистого родственника. Ему хотелось доказать, что с ним и его матерью поступили несправедливо. Произошла ошибка. Мечтал поскорей пойти учиться, работать, мать обратно домой вытребовать. Но как это сделать?

Эти мысли особенно донимали по вечерам, когда, забившись в холодный стог сена, Микола прислушивался к ритму деревенской жизни. Где-то, не так уж далеко, звучали веселые голоса, чье-то пение, доносилось тарахтенье движка колхозной электростанции, звуки транслируемой по радио музыки. Но все это происходило, казалось, за непреодолимым баръером, в ином заманчивом мире.

Выслушав сбивчивый рассказ подростка, Михаил Васильевич убрал со стола бумаги и поудобней устроился в кресле. Всем своим видом он хотел показать, что не собирается проводить никакого допроса. Пусть состоится просто беседа. Один на один. К тому же вся поведанная пареньком история укладывалась в несколько фраз. По его утверждению, их с матерью безосновательно обвинили в бандпособничестве и отправили на поселение в Иркутскую область. Он знает, что поступил вопреки закону. По сути дела — сбежал. Но ведь необходимо восстановить справедливость.

Протас неловко подобрал под стул ноги, обутые в тяжелые ботинки. В руках он держал истертый треух. Короткий, забрызганный мазутными пятнами брезентовый плащ скрывал под собой стеганую ватную куртку.

— Как же тебе удалось от Иркутска до Львова добраться? — спросил Ежов. Ему положительно нравился этот хлопец. На рискованное путешествие отправился он в поисках правды.

— На товарняках…

— Питался-то чем?

— Чем придется. Но не воровал… Больше выпрашивал.

— А если не давали?

Микола опустил голову. Покраснел. «Совестливый», — отметил про себя Ежов и вслух посочувствовал:

— Да, браток. Хлебнул ты горя.

В кабинет вошел Оладьев. Посмотрел на парня.

— Что, припирается?

— Ты о чем? — нахмурился Михаил Васильевич.

— Как о чем? Пусть всю правду выкладывает.

— У тебя ко мне дело?

— Закурить не найдется?

Когда Оладьев ушел, Микола как-то сжался. Его глаза, большие, грустные, наполнились слезами. Михаилу Васильевичу очень хотелось успокоить своего собеседника, приободрить. Он хорошо понимал, что пришел этот юноша в органы госбезопасности потому, что верил: именно здесь ему могут помочь.

Ежов поближе придвинулся к пареньку.

— Вот что, Микола, буду с тобой откровенным. Здесь твой вопрос никто решить не может. Я тоже не могу. Но постараюсь. Запрошу ваше дело, решение суда. Договорились?!

Юноша поднялся, понимая, что их беседа подошла к концу.

— Главное, не унывай. Разберемся, — тепло улыбнулся Михаил Васильевич.