Безопасный для меня человек

Хамин в основном рассказывала о лошадях, за которыми присматривает. Всего их было восемь, но, если восьми клиентов не набиралось, не седлали самого непослушного – Лентяя, и самого старого – Старика. «Это секрет», – подчеркнула она, но на самом деле эти двое нравились ей больше всех. А из них двоих – Лентяй. Даже когда она сама отчитывала его за то, что он не слушался, внутренне она все равно была на его стороне. «Лентяй». Когда она произнесла это прозвище, на ее лице впервые возникло довольное выражение.

Мне показалось, что мы сидели совсем недолго, но, когда я проверил время, оказалось, что прошло уже два часа. Почти всем нужно было на работу рано утром, поэтому мы начали расходиться. Все разбрелись в разные стороны от собора, но нам с Хамин было по пути.

Мы шли рядом, на небольшом расстоянии друг от друга. Дул прохладный ветер. Я думал, что, чем менее комфортно людям рядом друг с другом, тем сильнее они стараются избежать тишины, но Хамин, казалось, привыкла к такому молчанию. Мы долго шли, прежде чем она спросила:

– Дублинский аэропорт уже давно работает. Тебе бы возместили билет, почему ты не улетел?

– Не знаю, – ответил я.

Между нами снова повисла тишина.

– А ты? Почему ты работаешь в этой деревне?

Хамин промолчала, пожала плечами и сунула руки в карманы.

– Ты все время выглядишь рассерженной.

Хамин остановилась и посмотрела на меня.

– Я часто слышу это здесь. Но это не так. Прости, как ты сказал тебя зовут?

– Ральдо.

– Ральдо, я не рассержена. Не пойми неправильно.

Как бы описать выражение лица Хамин в эту секунду? Она выглядела так, как будто ее ранили мои слова. Мне стало неловко и захотелось поскорее исправить ситуацию.

– Я просто почти не общался с азиатами.

– Да, наверное. – Она сухо посмотрела на меня.

Мы шли молча, пока не добрались до ее дома.

– Позвони, если будет скучно. Если не будет других дел.

Я достал из кармана клочок бумаги и написал свой телефон. Хамин, скрестив руки, смотрела в ту сторону, откуда мы пришли. Я протянул ей листок с номером. Я все еще чувствовал вину за то, что ее обидел, но дал номер скорее потому, что был очень одинок.

За фруктовым садом находилась небольшая роща, а за ней – холмы. У их подножья можно было увидеть, как лошади Хамин катали гостей.

Неподалеку протекала небольшая река, да и холмы делали свое дело, поэтому в Ачиди постоянно стояли туманы. Обычно дымка рассеивалась часам к девяти, но особенно густой туман мог висеть и до одиннадцати. В такие дни вокруг не было видно ничего, кроме веток прямо перед глазами, поэтому мы работали с привязанными к запястьям маленькими бубенчиками, чтобы внезапно не наткнуться на кого-нибудь с секатором в руках. Когда туман постепенно рассеивался и мир снова проявлялся перед глазами, я чувствовал странное облегчение.

Я работал в тишине. Нижние ветки подрезать было легко, но, чтобы добраться до верхних, приходилось ставить лестницу. Я молча работал в своей широкополой шляпе и вспоминал о жизни в Бразилии. Сцены, которые, будто моментальные снимки, вспыхивали в памяти друг за другом, казались мне сном.

В следующий раз я увидел Хамин через два дня, вечером в пятницу. Это случилось, когда я от нечего делать шел на автобус, чтобы съездить в паб в городке неподалеку. На остановке стояла Хамин. Она была в черном, в высоких ботинках на каблуке и читала книгу. Мы поприветствовали друг друга кивками и сели в автобус. Я – в самый конец, а Хамин – в самое начало.

За окном простиралось поле в лучах закатного солнца. И на него, и на холмы, и на крыши домов падал теплый солнечный свет, отчего казалось, что небо проливалось на мир своими красками. Вспомнились чьи-то слова о том, что прекрасное утешает. Я видел красоту во многом. Утешило ли это меня? В то время я еще не знал, заслуживаю ли утешения вообще.

Хамин продолжала спать, опустив голову, даже когда мы приехали. Ее сумка и книга давно упали на пол. Я поднял их и разбудил ее. Едва открыв глаза, она пробормотала что-то на непонятном мне, вероятно, корейском языке. Мы с ней вышли из автобуса.

– Что ты только что сказала?

– Ничего вроде бы.

– Ну только что, когда проснулась.

– Я что-то сказала? Вообще не помню. – Она пошла дальше по дороге.

Я стоял на месте, смотрел на то, как она уходит, и ковырял кожу на пальце. «Нужно перестать, перестать», – думал я, но не мог. Эта привычка появилась у меня в девять лет и с тех пор не оставляла ни на день. Когда все было нормально, я отрывал по паре заусенцев, но, если мне было тревожно или плохо, я не останавливался, пока не раздирал кожу до крови.

Пока я смотрел в спину Хамин, перед моими глазами рисовалось испуганное лицо Илейн. Лицо, которое пряталось от меня за дверью. Я скучал по ней, я любил ее, но это не оправдания. Все, чего я добился, – лишь ее опасения и страх. Лишь когда ободрал палец до такой степени, что на глаза выступили слезы, я отправился в паб на главной улице.