Безопасный для меня человек

Хамин долго сомневалась, но в конце концов спросила, почему она решила уволиться. Они стояли у кулера в сестринской. Она налила воды в тумблер, посмотрела на Хамин, ничего не ответила и улыбнулась. Хамин спросила снова: «Почему вы увольняетесь?»

Она посмотрела на свой тумблер, снова подняла глаза на Хамин и после молчания вдруг спросила.

– Хамин, кем ты себя считаешь? – мягким тоном произнесла она и вышла.

– Что это значит? – спросила Хамин, вылетев следом за ней в коридор. – Объясните, что вы имеете в виду? – отчаянно повторяла она.

Она улыбнулась той самой улыбкой, которая располагала к ней людей, и похлопала Хамин по плечу.

– Ничего особенного, – она пошла дальше по коридору.

Почему-то Хамин не смогла пойти следом за ней и застыла на месте. Даже после этого она общалась с Хамин как раньше. Так же вежливо и мягко. Только теперь Хамин поняла, что это стена, которой она от нее отгораживалась. «Кем ты себя считаешь?» Хамин поняла это так: «Ты не заслуживаешь того, чтобы я с тобой говорила. Вообще непонятно, зачем такие, как ты, живут». Были коллеги, которые открыто критиковали и оскорбляли Хамин, но она их презирала, поэтому спокойно это выносила. Однако слова человека, который ей нравился, вызвали оцепенение.

После того дня она постоянно вспоминала: «Хамин, кем ты себя считаешь?» – эти слова, ее выражение лица и наполнивший пространство воздух.

Вспоминая об этом, Хамин видела перед собой сломавшегося человека. Человека, который говорит с одними – одним тоном, а с другими – абсолютно другим. Бесконечно добрый, но достаточно бессердечный, чтобы вдруг проявить жестокость. Абсолютно неискренний, но убеждающий других в своей искренности. Улыбающийся, но тут же забывающий, что такое улыбка. Когда Хамин видела на улице смеющихся людей, ей казалось, что все они смеются над этим странным человеком. Ей всегда было холодно. Вскоре после этого к Хамин в больницу пришла сестра.

– Что с тобой? Ты не болеешь? – несколько раз спросила Хаын, заглядывая в лицо Хамин.

Они пообедали и пришли выпить кофе.

– Я недавно узнала, что это ты дала деньги брату на свадьбу.

Хамин попросила ее не волноваться, но Хаын была в бешенстве.

– Как ты могла отдать то, что с таким трудом заработала? Почему ты совсем не бережешь то, что тебе дорого?

Хамин попыталась перевести тему. Она не хотела это слушать.

– Мама сказала, что ты пожертвовала ими ради семьи. Что значит пожертвовала? Я сказала ей, что это просто эксплуатация. Они что, считают, что можно просто эксплуатировать других, увенчав это сверху какой-нибудь правдоподобной ложью? Я у нее спросила: «Ты когда-нибудь вообще говорила Хамин, что она молодец? Она сама со всем справляется, ты хоть раз вообще о ней беспокоилась?» Хамин, я…

– Скажи, что мне делать, – голос прозвучал угрожающе, страшно.

«Как из моего тела выходят такие звуки?» – Хамин слушала свой голос, как чужой. Хаын удивленно посмотрела на нее.

– Все только твердят, что я такой или сякой человек. Что я уничтожаю свою жизнь. Но никто не говорит мне, что делать. Что мне делать?

Хамин уткнулась лицом в стол и зарыдала, как ребенок. «Нужно перестать, взять себя в руки», – думала она, но не могла остановиться.

– Хамин… – Хаын подошла к ней и села рядом. – Господи, Хамин…

Было слышно, как быстро стучит сердце Хаын. Такого еще не случалось. Хамин никогда никому не показывала такую себя.

– Хаын, я тоже хочу просто дышать…

– Хорошо, все хорошо, – отвечала Хаын. – Все будет хорошо.

Сначала ей было стыдно, но, перестав плакать, она почувствовала облегчение. Стало зябко оттого, что тело покинула часть распиравшего его жара. Дышать через нос она не могла, поэтому приходилось выдыхать через рот.

– Интересно, что за сила меня тогда сломала? – спросила у меня Хамин.

В тот день Хаын, которая была младше Хамин на пять лет, спрашивала у нее: «Что ты любишь? Что тебе нравится делать? Каково тебе работать в ночные смены? Какая у тебя любимая песня? Как бы ты хотела жить, если бы родилась снова?»

Хамин безучастно и словно со стороны смотрела на себя, не способную ответить на простые вопросы. На себя, повторявшую лишь: «Не знаю. Не знаю».

– Как я себя чувствую? Разве это важно? – Дав такой ответ, она поняла, что ничего не знает о своих чувствах.

По дороге домой она получила сообщение от Хаын:

«Не пытайся жить правильно, живи свободно. Ненавижу тех, кто извиняется за свои слезы».

Хамин нажала на кнопку ответа, но не знала, что написать.

«Будь осторожна на улице».

Хамин хотела отправить прямо так, но добавила:

«Я стану лучше. Давай увидимся, когда я поправлюсь».

Если она продолжит работать в таком темпе, то уже через пару десятков лет сможет стать старшей медсестрой. Хамин думала, что, даже если она сломается, карабкаясь на вершину, эта жертва будет возмещена. Но лучше, чем кто-либо другой, она понимала – понимала эфемерность жизни и контрастирующую с ней очевидность смерти. И то, что жизнь ни на миг не гарантирует будущего.

Истории наших с Хамин жизней были совершенно разными, но когда, выслушав ее рассказ, я возвращался домой, мне вспоминался прежний я.