Безопасный для меня человек

Бывают дни, когда работа накапливается. Когда невозможно даже присесть на секунду и приходится едва ли не бегать, чтобы все успеть. Не глядя на часы, нужно просто постоянно, без остановки работать. Был как раз один из таких дней. Поступила столетняя пациентка. С ней приехала дочь – тоже восьмидесятилетняя бабушка. И эта бабушка попросила у той сестры перевязать пролежни ее матери. А сестра разозлилась и подумала: «Как же раздражают эти старики!» Сказала, что у нее много других дел, и попросила подождать. Она работала как сумасшедшая. Было очень много работы. Бабушка подошла снова. «Я же просила подождать!» – «Мы ждем уже четыре часа», – объяснила бабушка. «Подождите еще». – «Но мама плачет, ей так больно…» – «Подождите», – холодно ответила сестра. Она закончила все срочные дела и стала делать перевязку. Ее движения были быстрыми, но грубыми. Она думала: «Зачем ты дожила до ста лет и всех теперь раздражаешь? Почему ты так крепко цепляешься за жизнь?»

Хамин говорила сухо.

– Не представляю…

– Она не разделяла эмоций даже самых тяжелых пациентов, тех, кто страдал, был всегда под кислородной маской, не мог спать и говорил, что мечтает лишь скорее умереть. Рядом с пациентами она повращалась в стену. В стену без глаз, без ушей и рта. Когда пациенты умирали, когда она доставала из их тел катетеры, капельницы и зонды – даже тогда она старалась не смотреть на их лица.

Хамин замолчала и скрестила руки на груди. Она не смотрела на меня.

– Откуда ты знаешь ее мысли? Догадалась, потому что так это выглядело со стороны?

– Знаю.

Она повернулась ко мне. Ее волосы в хвосте разлетались на ветру. Она словно не решалась что-то сказать, но потом произнесла:

– Потому что это была я.

Ее глаза покраснели.

– Я пойму, если ты возненавидишь меня.

– Хамин.

Я неуклюже подошел и похлопал ее по спине. Мы стояли рядом и молчали.

– Все ошибаются, – после долгих сомнений сказал я.

– Да, но не все такие.

Она прислонилась к перилам, закрыла глаза и склонила голову. У порта корабль стал медленно сбавлять скорость и издал металлический скрежет. Была ночь, и кружившие там в полдень белые птицы исчезли. Сколько вещей на этом свете может познать одно человеческое существо? Я смотрел, как она стояла с закрытыми глазами, и не мог ничего сказать. Потому что ничего не знал. Потому что не мог сделать ничего, кроме как просто быть рядом. Я несколько раз позвал ее по имени, пока не осознал, что мне, не имевшему никакого отношения к ее боли, стоило бы молчать.

Но мне тоже было больно. Ведь и я знаю то чувство беспомощности, когда жизнь вдруг утекает в неправильном направлении, когда все, что у тебя осталось, – лишь ненависть к себе, и ты даже не можешь утешить собственное сердце.

4

Хамин никого не просила даже о самой незначительной помощи. В том числе и меня, а если я сам пытался ей хотя бы немного помочь, она обижалась. Когда я спросил, почему она всегда пытается делать все сама, она ответила, что привыкла к этому с раннего детства.

«Ты так хорошо сама со всем справляешься!» – такими словами ее хвалили взрослые. Она росла, слыша, что она прилежная, всегда уступает и старшему брату, и младшей сестренке, что она очень независимая. Еще Хамин сказала, что всю жизнь пыталась оправдать эти слова. Сказала, что ей нравились эти похвалы и она лишь хотела им соответствовать.

Она поняла – чем тяжелее твой багаж, тем громче аплодисменты, поэтому делала все возможное, старалась изо всех сил, поступала только правильно и этим хотела заслужить хотя бы малейшее одобрение, почувствовать, что ее любят. При этом она понемногу теряла надежду, что другие сделают что-нибудь для нее. «Не буду ни на кого полагаться», – пообещала она себе еще в детстве и до сих пор жила в соответствии с этим обещанием. Жизнь для нее была той ношей, которую она должна была нести сама на своих плечах.

Мне было сложно понять, о чем она говорит. Такая жажда одобрения не могла быть стимулом двигаться дальше. Ведь если нужна помощь, можно просто попросить – нет причин разрушать себя, когда не можешь с чем-то справиться. Но я не сказал ей, что думаю. Потому что мне было больно.

Хамин пошла в школу на год раньше остальных детей и уже в двадцать один начала работать медсестрой. Выплачивая студенческие кредиты, она упорно копила деньги. Часть заработанного она отправляла родителям и всегда, когда тратила деньги на себя, чувствовала вину.

Когда Хамин исполнилось двадцать четыре, ее брат объявил о женитьбе. Сказал, что его девушка забеременела и им нужна очень крупная сумма, но у них сейчас нет денег. Родители дружно поддержали: семье нужно помогать. «Родственник ведь не сбежит с долгом и может выплачивать понемногу».