Безопасный для меня человек

«Ты же такая добрая», – говорила ей мать, держа за руку. Когда Хамин увидела девушку брата, которой едва исполнилось девятнадцать, ее сердце екнуло. Она отправила большую часть накоплений брату. Он принял деньги так, будто это было какой-то мелочью. «Подумай о его гордости», – говорила мать. Внутри что-то сжалось, но она проигнорировала это предчувствие. «Когда у мужчины появляется ребенок, он берет себя в руки». Но, вопреки словам матери, брат распустился еще сильнее, как только его жена родила. Он потерял работу и стал просиживать дни и ночи в компьютерном клубе в поисках вакансий. Когда ему назначили арест за то, что он затеял драку в баре и кого-то избил, Хамин сдалась окончательно. «Я их потеряла, – сказала она про себя. – Ну, могло быть и хуже». Подумав об этом, она вдруг рассмеялась. Она даже не пила, но почему-то не могла остановить смех.

Герои в ее рассказах словно соревновались в том, кого из них жизнь выматывала сильнее: невероятно тяжелая работа, нет нормальных отпусков, а человек, который зовет себя матерью, служит своему сыну и требует жертв от дочери. Сложнее всего мне было понять Хамин, которая мирилась со всем этим. Но спросить, почему она так жила, я не мог. И почему уехала из Кореи – тоже.

Когда я слушал ее, я вспоминал себя в Бразилии и глаза смотревшей на меня мамы. Образ ее брата, который забрал чужие деньги, будто так и надо, накладывался на образ прошлого меня. Вспомнилась и моя сестра Марисоль. Ее всегда хвалили за то, что она была самостоятельной и заботилась обо мне. Ей было так же одиноко, как Хамин? Она тоже старалась стать той, кто никому не причиняет беспокойства? Никто не рождается с такими качествами. Нет, не то, чтобы я сильно раскаивался. Но отрицать, что на сердце было тяжело, я не мог.

Примерно тогда я начал переписываться с мамой по имейлу. Расстояние в одиннадцать часов на самолете через Атлантический океан подарило нашим отношениям воздух. Сначала мы обменивались лишь формальными фразами, но со временем смогли поговорить искренне.

Мама в письмах сильно отличалась от той мамы, которую я знал лично. Она оказалась человеком, который тонко чувствовал и замечал очень многое даже в крохотных моментах жизни. Я не говорил, что похож на нее, и просто рассказывал о прекрасном, которое повстречал здесь, и о тех вещах, которые меня ранили. Однажды я даже написал, что марихуана у меня в комнате под матрасом, и если она вдруг захочет встряхнуться, то может ее выкурить.

Мама ответила, что ей впервые за долгое время было так весело.

Когда я рассказал эту историю Хамин, она улыбнулась, а потом спросила:

– Ты сильно зависел?

– Нет, просто развлекался иногда.

Я соврал.

– Тебе правда так нравилось? Сейчас не тянет?

– Сейчас не особо.

Я понял, что возвращаться в прошлое больше не хочу. Вспоминая о том времени, я чувствовал странную усталость.

Сначала я курил с друзьями, но в какой-то момент стал курить один у себя в комнате. Сидя перед телевизором, я накладывал себе кучу еды и безостановочно смеялся. Отвратительная реальность слабо поблескивала в этой сонной усталости, а взрывы смеха меня успокаивали. Но внутри было пусто. Я просыпался и находил себя в постели среди недоеденной еды. То, что моим нетрезвым глазам казалось блестящим, снова выглядело как прежде, но только еще более бледным.

– Раньше я бы даже разговаривать с такими, как ты, не стала, – сказала Хамин.

– Я тоже.

– Я ненавидела слабых людей. Тех, кто ничего не может вынести.

– Почему?

– Не знаю, – она слабо улыбнулась, – Хотя мы вообще могли не встретиться. Если бы не вулкан.

Она потерла глаза. В этом простом разговоре я почувствовал ее симпатию ко мне. Оказывается, существуют не только те слова, которые заворачивают в красивую оболочку, чтобы продемонстрировать, хотя их может вовсе не быть на душе, но и те, которые даже не нужно произносить, – как солнечные лучи или дождь, они сами льются из сердца.

Хамин сказала, что хотела стать сильным человеком. Таким, который не ворчит, не плачет и не жалуется. Чем сильнее она подавляла эмоции, тем послушнее и размытее они становились. На других медсестер, которые плакали и переживали из-за стресса на работе или из-за сочувствия к пациентам, она смотрела холодно. «Что ты льешь крокодиловы слезы? Разве это так страшно? Думаешь, только тебе тяжело? Почему ты такая чувствительная? Если не можешь вытерпеть даже такое, то нигде не выживешь», – твердила она иногда про себя, иногда вслух.

Когда Хамин работала в больнице, ей нравилась одна из коллег.

Она была на год старше, прекрасно ладила с другими медсестрами и отлично со всем справлялась. Хамин хотела показать себя в лучшем свете и сблизиться с ней. Она радовалась, когда они попадали в одну смену, и, хоть говорили они немного, работать с ней было легко и комфортно. Хамин была в замешательстве, когда узнала, что она увольняется. В первую очередь потому, что она лучше, чем кто-либо, приспособилась к больничной жизни.